Начнем с очевидного вопроса: в какой степени «Исландия» — автофикшн? И насколько уместен автофикшн в чистом виде на поле художественной литературы?

А в какой степени «Заповедник» Довлатова — автофикшн? Мы же никогда не узнаем. Откуда следует, что это более или менее неважно. Что же касается меня лично, то я так устроен, что время от времени внутри меня происходит краш-тест — годится ли то, как я живу, стать — быть искусством? Это более или менее очевидные переживания: по мне, так перегородка между внутренним миром и миром внешним должна быть прозрачна.

Что дает прозрачность границы внутреннему миру человека —понятно. А что дает эта прозрачность внешнему миру? Что это — вариант солипсизма?

Ну, отчасти так и не так. Солипсизм — полезная штука, но не полноценная. Пользы много. Например, миру приятно иметь дело с искренностью.

В «Исландии» множество сюжетов, слоев, смыслов. О чём для тебя самого этот роман?

Роман о том, как можно бросить вызов забвению, пустыне, пустоте. О том, как можно прорастить зерно в пустыне и в конечном итоге изменить ее климат — так, чтобы она стала цветущей землей. В общем, — если говорить в терминах теории искусства — роман о том, как сознание способно стать познаваемым объектом. Поток сознания — это понятие мне не нравится, потому что никакого особенного смысла в потоке не содержится, и, для того чтобы каждое утро задавать себе вопрос и отвечать, кто ты и что ты, он, этот поток, непригоден.

Книга рождается из замысла, замысел придает жизни смысл — как писательской, так и, надеюсь, читательской.

Замысел книги был выразить некое целое, выстроить композицию частей, чтобы отрывки, блестки, сложились в мозаику с высоким, может быть, еще недостижимым техникой разрешением.

Сколько лет ты его писал?

Основную часть я написал за год, но в тексте есть части, которые писались на протяжении пяти последних лет. Так что с учетом этого я уложился в пятилетку.

Твой герой сдает в аренду Всемирной организации вычислительных мощностей собственное сознание. Наука знает эксперименты разной степени этичности. Когда человеческое сознание настолько смешивается с данными из Всемирной сети, может ли человек оставаться собой и может ли он считаться в полной мере человеком?

Человек меняется, и время его меняет. Так что изменится и этика. Мы никуда уже от этой проблематики не денемся. Мне нравится воображать себя отданным в такой эксперимент. Другое дело, что я еще не очень уверен в том, что людям будут выдавать кнопку «стоп». Скорее всего, с этим будет связана еще не одна написанная драма. Заметь, что в этой парадигме психические заболевания становятся на один уровень с функционалом. Кстати, есть такая теория, что проблемы психики суть некие органические вирусы механизма мозга. По крайней мере, интересно об этом думать. Меня всегда занимала проблема: каким образом то, что не имеет локализации в пространстве, может быть уничтожено? Это касается точки боли и наслаждения, которая пригвождает нас к пространству. Я против такой фиксации места, в котором крепится душа к телу. Я всегда ратовал за то, чтобы эта точка была подвижной — с помощью воображения.

Только с помощью воображения удается ускользнуть порой из клетки реальности. Другое дело, что вне физического мира душа ничего не способна изменить…

Может ли наука быть превыше человеческой жизни?

Полагаю, что только тогда, когда наука неотличима от жизни. До этой драмы нужно еще дорасти, но если она по плечу — тут начинается интересное. Другое дело, что наукой невозможно заниматься полноценно, если не давать себе отдых в экзистенциальном смысле. Зачем взбираться на вершину? Всякому ли человеку полагается этим заниматься? Не всякому же можно идти в монастырь или заниматься музыкой. Все зависит от природы человека. Есть бойцы, а есть люди обоза. И те и другие ничто друг без друга.

Развитие информационных технологий — зло или благо? Человек, подключенный напрямую к Всемирной паутине, станет сверхчеловеком или расчеловечится окончательно?

Нет чисто белых или черных телевизоров, да? В любом развитии есть преимущества и недостатки. И наше дело вовремя их распознавать и не брать на веру апокалипсическое свое ощущение. Все будет хорошо. Технологии подобны новым лекарствам, и реакция организма человечества на них может быть самой разной. Иногда иммунная система культуры хорошо отрабатывает проблематику, как в случае с интернетом, который в конце прошлого века виделся черной дырой, в которую провалится все на свете. Но произошло и обратное — мир этот стал излучать и помогать. Под солнцем его много чего с тех пор выросло прекрасного и вырастет еще.

Герой уподоблен голубой верблюдице — он идет оттуда, где ему плохо, туда, где ему хорошо. Но верблюдица идет, не понимая, что ее так выдрессировали: что «хорошо» и «плохо» сотворили одни и те же люди, в сговоре. Значит, представление о «хорошо» иллюзорно. Человек так же несвободен?

Человек несвободен, только если для него обрезаны связи с миром. Все мы в какой-то степени голубые верблюды. Всем нам нужен мир, а не его ошметки.

Израиль вообще и Иерусалим в частности — место, где наука встречается с чудом. Возможно ли примирить в человеческом сознании научное (рациональное) и божественное?

Я верю, что возможно. Взять столпов Ренессанса. Сколько из них было истинно верующих, воцерковленных? Но что они бесспорно исповедовали, так это то, что красота способна усиливать религиозное чувство и даже становиться его источником. Так и красота науки способна обратить человека к пониманию или к постановке вопроса о Творце.

Почему роман так сложно устроен с жанровой точки зрения? Зачем пьеса и стихи?

Так надо. Автор вправе сказать: вот в этом месте композиция и время внутреннее романа требуют пьесу, а вот здесь его голос срывается и начинается поэтическая речь.

Что для тебя главное в писательском труде? Почему ты пишешь?

Пишу я потому, что разгадываю тайны и ставлю для себя задачи. Письмо — процесс познания, который, кстати, иногда не обходится без сокрытия. Ведь смысл — это понимание в ауре тайны. Тайна должна существовать — и метафизика как раз и рождается с ее помощью. Иными словами, пишу я по метафизическим причинам.

Раскроем небольшой секрет издательской кухни — сейчас готовится сборник твоей короткой прозы «Точка росы». Там довольно много интонационных пересечений с «Исландией». Насколько для тебя самого это связанные истории? «Точка росы» даст что-то читателю для более глубокого понимания романа?

Интересное замечание, и мне кажется, что вообще чем больше я пишу, тем более становлюсь понятен. Не в том смысле, что становлюсь проще, но есть такой эффект — вначале иногда надо сказать что-то, что становится понятным только на протяжении будущего времени.

Творчество тот же текст — ты пишешь его, и он пишет тобой. Иногда эти письма сходятся…

Рассказы для меня большая история — я много в них вкладывал и вкладываю, они своеобразный текст, который, к счастью, оказался выстроен редактором сборника — Анной Матвеевой. Это большая удача, что у сборника появилось композиционное решение.

То есть ты согласен с мнением, что писатель по большому счету всю жизнь пишет один общий большой текст?

Совсем не обязательно, но такое случается. Яркий пример — композитор Малер, который сочинял все время одну и ту же симфонию, огромное полотно, которым он укутывал начало века.

А теперь ты чувствуешь, что отпустил этот текст? Или роман еще держит? Можешь уже работать над чем-то другим?

Я полгода уже занят и рассказами, и другим большим текстом, который таков, что непонятно, сколько ему положено для того, чтобы оказаться завершенным.

Ты человек вдохновения или дисциплины?

Первое без второго не бывает. Другое дело, что я не отличаю замысел от вдохновения. Если есть что писать — уже хорошо. Как писать — дело другое и намного более простое.

Что для тебя главный враг писательства?

Отсутствие времени для работы и дисциплины. Мне кажется, у меня в моей жизни был в общей сложности только год от силы, когда я мог вволю писать и ни на что не отвлекаться.

Ты работаешь по плану? Или, садясь писать, не знаешь точно, что будет дальше?

Единственный совет, который я могу дать молодым писателям, такой: всегда имейте перед собой план. Пусть он тысячу раз изменится по ходу дела, но он должен существовать.

Есть ли книги, про которые ты можешь сказать, что они тебя сформировали?

Конечно. Но их так много, что перечислять их здесь бессмысленно. Человек вообще есть то, что он прочитал.

Главный товар, которым торгует литература, — это опыт. И нигде, кроме как в библиотеке, не обретешь по дешевке то, что так необходимо для выживания.

«В истории человечества практически все деятели, совершившие серьезные прорывы в развитии цивилизации, находились по ту сторону психиатрической нормы». Как ты думаешь, почему?

Для того чтобы изменить мир, нужно быть ненормальным, конечно. Нормальные люди сидят дома, пьют чай и вяжут носки.

Беседу вела Татьяна Соловьева.