Пандемия познакомила многих молодых людей с тем, что мир не всегда открыт. Ваша семья многое знала о границах. Вы провели почти девять лет в отказе. Когда после принятия решения об эмиграции стало понятно, что будет непросто?

Мне часто задают этот вопрос, и, чтобы ответить на него, пришлось написать еще одну книгу, приквел к «В ожидании Америки», который я назвал «Бегство». В конце 60-х–начале 70-х годов прошлого века возникла волна еврейской эмиграции из Советского Союза. В период относительно благоприятных отношений между советским блоком и Западом десятки тысяч советских евреев и их семей покидали страну. Но после вторжения советских войск в Афганистан обстановка резко изменилась, начался новый этап холодной войны, после чего эмиграция стала практически невозможной.

Моя семья попала в отказ именно в этот период, в 1979 году. Ощущение было, как в пьесе «Три сестры», когда герои все время говорят, что поедут в Москву, но не уезжают.

Мои родители были в глазах советского режима незаурядными людьми (Максим Д. Шраер — сын писателя и ученого-медика Давида Шраера-Петрова и переводчицы Эмилии Шраер (Поляк). — Прим. ред.). Они попали в наиболее уязвимую для «утечки мозгов» категорию.

Так я оказался в состоянии двойной жизни. С одной стороны, я был обычным советским школьником, с другой — мы с родителями и тысячами других отказников жили во внутреннем гетто.

Смысл существования отказников сводился к тому, чтобы вырваться из страны и, главное, вывезти своих детей.

Мой документальный роман «В ожидании Америки» начинается с показательной сцены, когда в зале ожидания «Шереметьево» родители говорят главному герою «мы вытащили тебя!», а ему на тот момент уже 20 лет. Молодое поколение уже не представляет, что такое жизнь в закрытой стране, невозможность просто взять и уехать. Тогда не было свободной эмиграции и даже просто свободного выезда. Человеку нужно было сильно побороться, чтобы его выпустили. Быть может, пандемия напомнила о том, что в некоторых условиях люди теряют свободу передвижения, а человеческая душа на любую несвободу реагирует отрицательно.

Знаю истории, когда семье приходилось платить «отступные», чтобы уехать.

Были официальные пошлины, которые надо было оплатить государству, чтобы выехать. Я помню период, когда дополнительную плату пытались взять даже за наличие высшего образования. В доктрине «утечки мозгов» считалось, что эмигранты — неблагодарные предатели, которых учил Советский Союз, а они, дескать, хотят продавать свои профессиональные навыки на Западе. Я не могу сказать, что это были большим суммы, но и они оказывались непосильными для многих, учитывая, что люди, жившие в отказе, теряли свой статус, свои сбережения и достаток, многие бедствовали.

Но мне кажется, что главные трудности были все же не финансового характера.

Люди согласились бы отдать последнее, чтобы уехать. Гораздо сложнее было смириться с нематериальными потерями: собственного мира, родной страны.

Для молодого человека, героя моей книги, эти потери — самые существенные.

Кому эмиграция давалась сложнее: старшему поколению или молодежи?

Я думаю, что тяжелее всего в те годы пришлось людям в возрасте 40–50 лет, уже не юным, но еще не старым. Они еще были готовы к будущему, к новой карьере, вступлению в новую жизнь, но уже не так пластичны, как молодежь. Мучительные переживания я наблюдал и у людей в возрасте 20–23 лет. Но молодым помогали открытость, радость бытия, умение меняться.

Герой моей книги, с одной стороны, очень уязвим, но, с другой стороны, он открыт новому и прекрасному. Его окружают ощущение свободы, красота Италии. Однако он, как многие другие новоиспеченные молодые эмигранты, страдает от приступов ностальгии, от ощущения потерянности в мире, отсутствия собеседников, близких людей своего возраста.

Это тяжелые переживания, но после прочтения «В ожидании Америки» остаются светлые чувства. Вы намеренно опускали самые тяжелые стороны эмиграции?

Нет, я не сглаживал трудные события, но эта книга написана в жанре романизированной биографии. Она создана по художественным законам. Я намеренно начал свое повествование с момента, когда герой покидает СССР, стоит в аэропорту и для него все уже решено. Хотя на самом деле до самого конца, до момента, когда самолет уже оказывался в небе, могли отменить полет, снять людей с рейса.

Но я сосредоточился на нескольких месяцах новой жизни героя. Я хотел передать «легкость бытия», состояние транзита, перехода из советского в американский мир. Там нет места разговорам об антисемитизме и советском прошлом. Обо всем об этом в тот момент хотелось забыть.

Что способствовало принятию новой жизни?

Я, разумеется, не провожу никаких параллелей между своей книгой и «Божественной комедией», но у Данте в начале есть эпизод, когда, прожив большой отрезок жизни, лирический герой оказывается в дремучем лесу — по-итальянски это una selva oscura. И там, через отверстие в земле, входит в загробный мир, совершенно непохожий на наш обыденный мир.

К счастью, мы попали не в загробный мир, но тот — итальянский — мир, в котором мы оказались, был совершенно другим по своей обустроенности, фактуре, общей витальности и свободе самовыражения.

Для меня принятие новой жизни — и попытка отторжения старой — началось сразу.

Я помню наш разговор с родителями о будущем на берегу Тирренского моря в Италии, когда у меня в голове звучало только одно «я не советский, не русский, не еврей, я просто хочу быть свободным гражданином Вселенной». Теперь это звучит наивно, но в этом сильном импульсе было зерно правды.

Эпизоды дружбы героя с молодыми итальянцами важны, потому что именно тогда он примеряет на себя другие одежды. В книге есть любовный треугольник — чувства юноши-эмигранта к итальянке Рафаэлле и к Лане, его бывшей московской возлюбленной. В каком-то смысле это — аллегория его отношений с западным миром и с СССР. Мой автобиографический герой разрывался между привычной привязанностью к родной культуре, русскому языку и этой «итальянской» свободой, раскрепощенностью, в том числе сексуальной. Это не значит, что герой просто хотел освободиться от советских пут; он пытался перелицевать себя, стать другим человеком.

В чем состояла главная трудность того, чтобы перестать быть советским человеком и отказаться от этой идентичности?

В произведениях искусства, связанных с эмиграцией, особенно таких дорогих мне, как «Подвиг» Набокова или его американский роман «Пнин», часто фигурирует эта невозможность освободиться от бремени памяти. Свобода от памяти означает беспамятство, мы перестаем понимать, кто мы. Тем не менее нам этого хотелось, как в знаменитой песне Александра Вертинского «Чужие города», написанной на стихи Раисы Блох: «надо жить, не надо вспоминать». На концертах Вертинского — после его возвращения — люди плакали от этих слов, потому что они прожили мучительную жизнь, лагеря, войну, послевоенные страдания, а тут Вертинский им говорил, что не надо вспоминать об этом. Конечно, легче спеть, чем воспользоваться таким советом.

Каким было самое яркое воспоминание из новой жизни?

Невероятная красота повсюду, прогулки по Риму, быть может, прекраснейшему городу мира, где соседствуют Античность и Ренессанс. В университете я слушал лекции искусствоведа Виктора Гращенкова, и вот впервые мог воочию увидеть то, о чем он нам рассказывал. Это был невероятный опыт. Ощущение, что ты просто купаешься в красоте.

У меня в романе есть сцена, где герой попадает во Флоренцию, стоит на Понте-Веккьо и осматривает город — там и Дуомо, и кавалькада мостов через Арно, и много чего еще прекрасного... Наверное, этот опыт погружения в итальянскую красоту и есть самый прекрасный и радостный.

Второе воспоминание — теплое Тирренское море и черный вулканический песок. Такого моря я никогда не видел до эмиграции, оно не похоже ни на Черное, ни на Балтийское, и это море тоже дарило ощущение «итальянской» свободы.

Позже, когда я стал американским студентом, у меня появился и новый опыт общения, но у американской молодежи было больше индивидуализма, а у итальянцев моего возраста больше привычного мне тогда коллективизма. Поэтому мне было легче общаться в Италии, хотя я говорил на очень примитивном итальянском. Именно тогда, в Италии, летом 1987 года, я познал радость новой дружбы, не обремененной общим тяжелым прошлым.

Почему сегодняшней молодежи важно знать об эмиграции прошлого?

Я очень надеюсь, что у моей книги появятся новые читатели именно среди молодого поколения. Люди среднего возраста лучше представляют контекст поздних советских десятилетий и, возможно, не откроют в книге нового с исторической точки зрения. А вот теперешние российские молодые люди смогут для себя открыть много нового и в смысле истории, и в экзистенциальном смысле.

Но всем важно помнить, что свобода — это не нечто константное и что мир не всегда был открытым. История циклична, и, пожалуй, не следует забывать о том, что любые двери могут захлопнуться.

январь 2022 Бостон — Москва

Беседу вела Анна Уткина.