Основанный на реальных событиях почти тысячестраничный том о строительстве «Великой Сталинской Магистрали» с севера Урала в низовья Енисея в 1949–1953 годах, которая оказалась ненужной после смерти автора этой идеи, вызвал огромный интерес читающего сообщества. Но все же перед нами — не производственный роман, и даже не столько роман о лагерях и великих стройках, сколько книга о становлении человеческой личности в переломный исторический момент, книга о людях в экстремальных жизненных обстоятельствах.

Отзывы критиков о романе

Я в счастливом потрясении. На нашем литературном небосклоне появилась не просто хорошая книга. Появилась книга-событие. <…> Что-то забытое вспоминается — про литературу как способ рассказать о ценности каждого. И всплывает вдруг старинное словечко «гуманизм». Под книгу Ремизова оно наливается смыслом и жизнью. Давно, кажется со времен Некрасова или Лескова, не встречала таких героев на страницах современной прозы. Над каждым абзацем и сценой встает ощущение: правда. Все правда. Все так и было. И забываешь, что это, вообще-то, роман.

Майя Кучерская, писатель

Страна под властью генералиссимуса, как его часто называют в тексте, покрылась льдом из жестокости и бесправия, но лед этот и после его смерти никуда не делся — напоминает нам финал книги. Как можно заключить из романа, причина «оледенения» лежит глубже — в коммунистической идеологии, изначально бесчеловечной, основанной на страхе. Диктатура всегда связана со страхом, а потому разрушительна, и неважно, чья она, — «пролетариата», «народа» или чья-то еще.

Артём Роганов, «Горький»

«Вечная мерзлота» — своего рода анти-«Дорога на Океан», наполненная — уже потому, что леоновская книга вышла в 1935-м, а ремизовская выходит сегодня — неизбежным похмельным разочарованием: сколькие же сошли в ад или стащили туда других, шагая по дороге, вымощенной благими намерениями…

Встает вечный вопрос о целях и средствах, но было бы слишком просто, а значит и неправильно считать «Вечную мерзлоту» очередным антисталинским романом. Книга сложнее, глубже. Если угодно, она полифонична и даже амбивалентна. Когда холодным летом 1953-го пониженный в звании следователь говорит: «Хозяин ушёл, и всё посыпалось», — только ли это личное мнение чекиста, ошарашенного падением Берии? В закате сталинской эпохи просматривается будущий закат Советской империи. Вслед за рельсами и шпалами северной магистрали мерзлота поглотила и породившую их страну…

При всех этих и других параллелях у Ремизова — свое, подлинное, первородное.

Василий Авченко, Год Литературы

Роман получился настоящий, как уже больше не делают. Кстати, может быть, больше их и не нужно, одного такого огромного Ремизова достаточно.

Мария Божович, журналист

Виктор Ремизов о романе

Книга получилась большая, многоплановая и густонаселенная. Действие разворачивается на стройке железной дороги, рожденной воображением стареющего Сталина, она началась в 1949 году на берегах Енисея, велась без специальной инженерной и геологической подготовки и была с самого начала обречена на провал. В 1953 году, сразу после смерти вождя, ее немедленно прекратили, списав колоссальные суммы потерь, в том числе и человеческие жизни. Книга ваша затягивает, сюжет построен так, что, начав читать, уже не оторваться. По моим ощущениям, в первую очередь, за счет скрупулезного изучения матчасти, кажется порой, что сам там находишься. В тех временах. Как вы этого добивались?

Если бы в «Вечной мерзлоте» была только матчасть, вы бы не стали читать 800 страниц, там и горя людского, и радости хватает. Меня интересовала психология, как люди принимают или не принимают решения, как определяют границы дозволенного и своих возможностей в тех, особенных, условиях. Быт не меньше, чем высшие силы, на это влияет. Если ты не представляешь себе, что вокруг твоего героя и как это работает, то и читатель не представит. А там еще экзотические условия Крайнего Севера, полярная ночь или день, богатство и особенная красота природы. Все это я старался делать точно.

С природой было более-менее просто, я не раз бывал в тех местах, сложности были с постоянными реорганизациями в структуре ГУЛАГа, строительство то укрупнялось, то переподчинялось, ссыльные были в ведении милиции, но в какие-то годы — МГБ, форма охраны и военных менялась… Но главная сложность была в том, что лагерная жизнь и жизнь ссыльных была невероятно зарегламентирована, на каждый случай существовала инструкция, но все это когда-то выполнялось, а когда-то нет. То есть вроде бы это свобода, ты можешь написать, как тебе удобно для действия, но можно было и проколоться. Приходилось детально осваивать эти непростые алгоритмы лагерного поведения, слава богу, у меня были помощники. Ну и психически проживать многие сцены было непросто.

<…>

Хороший стиль — это…

Это точная реализация твоего замысла. В душе в начале работы у нас много чего, важно, чтобы и на бумаге выглядело неплохо. Это все очень небыстро, сначала ведь одни ощущения, и не всегда точные. Я несколько месяцев двигался к какой-то уверенности в руках, много раз перерабатывал начало, выбрасывал написанные главы, но и потом в процессе правки работал над стилем.

Роман большой, героев много, меня интересовали связи между людьми, их множество, часто они очень тонкие и сложные, и когда следишь за этим, почти неизбежно проигрываешь в красивостях. Более того — красивости часто разрушают глубину переживания. Ведь люди в жизни, особенно в трудных ситуациях красиво не говорят.

«Вечная мерзлота» написана горизонтально, то есть мы видим события глазами людей, в нем участвующих, они их и оценивают, и переживают. Причем глазами разных людей, поэтому и возникает такой объем жизни. Это не книга, написанная писателем сверху.

интервью Сергею Мостовщикову, «Новая газета»

***

Эта стройка — вообще образ советской действительности. Какой-то немыслимый вызов, а что за ним стоит, во что вбухиваются деньги, никому не понятно, все по принципу «сейчас ввяжемся, потом разберемся». Потом оказывается, что это никому не нужно, что вечная мерзлота не держит рельсы, все проседает, проваливается, разваливается — и пять лет невероятных усилий огромного количества людей уходит в песок.

Советский Союз весь был масштабным экспериментом по радикальному переустройству общества. И этот эксперимент серьезно никак не осмыслен. Думаю, это должны сделать мы, никто, кроме нас, наследников той жизни и той культуры, не в состоянии понять его во всей глубине. И в первую очередь это дело литературы. Сейчас наличествуют две крайности: одни считают, что Советский Союз был прекрасной страной, где жили самые счастливые люди, другие — наоборот, что это был монстр, где человеку нечем было дышать. Боюсь, истины нет ни там, ни там. Такая работа должна быть свободна от политизации и пристрастий. Просто свободна.

<…>

Когда вы задумывали этот роман, вам не казалось, что писать про ГУЛАГ в начале XXI века может быть неоправданно тяжело, что немногие захотят это прочесть и понять. У нас же с сохранением исторической памяти проблемы…

Я не думал об этом. Меня к работе подталкивало волнение, возникшее тогда на Енисее. Чем дальше я занимался этой темой, тем интереснее становилось. На следующий год я попросил начальника пароходства отправить меня с экипажем какого-нибудь судна, чтобы посмотреть на работу речников вблизи. И оказался на весеннем завозе грузов. Мы шли вверх по Подкаменной Тунгуске, это приток Енисея, в тот год она поднялась на тринадцать метров. Летом она мелкая, по ней никакие суда не ходят, зато весной, и особенно в порогах… Представьте себе два буксира по две с половиной тысячи лошадиных сил. Один впереди тянет баржу на тросе, другой сзади ее толкает. Течение такое, что они идут со скоростью полтора километра в час. Две недели я наблюдал за их работой, слушал речной жаргон, расспрашивал. В тот же год, это было в 2014-м, в августе, мы с сыном предприняли путешествие почти в 1,4 тысячи километров. На нашей большой надувной лодке с мотором из Дудинки поднялись в Игарку, в Ермаково и Туруханск, потом по реке Турухан, вдоль которой шла железная дорога, забрались в полную глушь и безлюдье. Мы были в хорошо сохранившихся лагерях (с электростанциями, жилыми бараками, столовыми и карцерами), ходили по шпалам. Поездка длилась три недели. И вот в тех местах, где относительно недавно работали люди, возникли уже совсем правильные и точные ощущения. Короче говоря, я оказался в ситуации, когда уже нельзя было не писать.

Дорога начала разрушаться сразу, уже при строительстве: труд заключенных — это труд заключенных, о чем тут разговаривать? Рельсы были старые, изношенные, некоторые еще царских времен, в шестидесятые годы их сняли, где было доступно, на переплавку, но сотни тысяч тонн металла остались в тайге и болотах. На один километр дороги шло примерно сто тонн. Теперь там одни насыпи да разрушенные мосты. Почти все мосты были временные.

Что касается сохранения исторической памяти. Я не знаю, сохраняет ли мой роман память о тех временах, но если да, то мне никто не мешал работать. Да, плохо, что закрыты важные архивы, но того, что уже известно, вполне достаточно. Главное — живые свидетельства, мемуары, интервью с участниками событий, собранные и сохраненные обществом «Мемориал». Есть Сахаровский центр, прекрасно работающий Музей истории ГУЛАГа с колоссальной, хорошо систематизированной и общедоступной информацией… Солженицын работал над «Архипелагом», не имея ничего этого, не имея такого великого помощника, как интернет. К тому же за ним наверняка послеживали. Я хочу спросить: многие ли из нас, ныне живущих, способны на такой труд? По-моему, не хотим мы этим заниматься так, как надо бы. Сегодня легко встретишь роман о ГУЛАГовсих временах, написанный за полгода–год. Боюсь, что это как раз и есть преступление против исторической памяти.

интервью Инне Кравченко, «Такие дела»

***

Как вы вообще набрели на эту тему?

Однажды мне в руки попал мартиролог репрессированных, выпущенный клубом енисейских капитанов. Там были не просто дата рождения, приговора и смерти, но про каждого было написано, что он успел в жизни сделать. Книга была составлена с любовью и горечью. Там было множество чудовищных сюжетов. Так и возникла идея книги. Просто застучало.

Серьезнейшие люди, столько в своей жизни сделавшие, не совершившие ничего преступного — и вдруг их ставят к стенке. Такого полным-полно было повсюду, но я увидел это на конкретном материале.

Я приехал в Красноярск, встретился со старыми капитанами, которые работали в те времена. Мы стали говорить, они вспомнили «Стройку-503», о которой я фактически впервые слышал. Вернулся в Москву, стал разбираться, читать. Тема сама диктует какие-то законы. Мне стало понятно, что это должно быть написано максимально просто: хронологический порядок и никакой игры.

интервью Марии Божович, Правмир

***

Горчаков, утратив надежду на освобождение и, можно сказать, вычеркнув себя из жизни, пишет письмо своей любимой жене, которая вместе с двумя сыновьями ждёт его в Москве, с настоятельной просьбой забыть его и устроить свою судьбу. Он как будто пытается отцепить их вагон от своего поезда, несущегося к пропасти. В ответ на это жена принимает решение взять детей и ехать к мужу. Горчаков совершенно не ожидает такой реакции. Он недооценивает жену и на самом деле не очень хорошо ее знает?

Все это очень сложно и неоднозначно в книге, но попробую описать схематично. Поступок Горчакова очень редкий. Нам, сегодняшним, трудно себе представить, какое надо иметь мужество, чтобы отказаться от писем и поддержки родных в лагере того времени. Даже в такой немыслимой ситуации, как у него (13 отсидел и 25 впереди!), большинство цеплялись за родных, это последнее, что у них оставалось. Ася же, при всей ее мягкости и негероичности, абсолютный герой. Все ее поведение в каком-то смысле уникально — так, как поступает она, мало кто мог, и очень многие вели себя совершенно иначе, спасали жизни, свои и близких, жилье, работу. Ася же, повторюсь, она в романе совершенно не выглядит, как герой! Самоотверженна, верна и всегда жертвует собой, ради любви. Такое сердце — страшно, опасно, но она делает. (Или не делает — могла пойти машинисткой в МГБ, стать любовницей красавца-генерала и т.д.) Они с Горчаковым похожи — два благородных человека, оба поступают самоотверженно — с одной разницей: он знает, что такое лагерь, она — нет.

интервью Ольге Богуславской, «Формаслов»

Цитаты из романа

Нас через сто лет изучать будут. Как особую породу людей. Породу, которая хотела сделать хорошо — всех, весь мир новой дорогой осчастливить! А делала, как получалось… Они через сто лет будут думать, как мы могли так криво жить?! Пальцем на нас будут показывать — боком, мол, ходили да раком, черное называли белым, подлецов героями, а героев уничтожали, как врагов. Да еще следили друг за другом! И будут правы…

***

Люди живучие. От тоски они гибнут только в книжках.

***

Магистраль была копией того, что происходило в стране, и когда и как это могло остановиться, было совершенно непонятно. Страна, живущая в бараках и впроголодь, строила грандиозное и никому не нужное. И делала вид, что гордится этим.

***

Ему все это было уже почти неинтересно, а на планете складывались режимы, похожие на его, основанные на лжи и пропаганде, с несменяемой властью и обманутыми народами.

***

Ему все это было уже почти неинтересно, а на планете складывались режимы, похожие на его, основанные на лжи и пропаганде, с несменяемой властью и обманутыми народами.

***

Другие страны и народы скучно и неинтересно живут, а у нас... все кипит!

***

Всех их, таких разных, объединяло стремление к свободе, они по-разному ее понимали, разного от нее хотели, но это и есть свобода, когда люди могут быть разными и им никто в этом не мешает.

Фото: Личный архив Виктора Ремизова/causeur.fr