Изображение обложки: (слева направо) Игорь Белодед, Маргарита Ронжина, Рома Декабрев.

Марго Гритт «Вторжение»

Повесть и рассказы лауреата премии «Лицей» (выбор книжных блогеров), объединенные темой вторжения в человеческую жизнь неких посторонних факторов — других людей или явлений. Герои рассказов по-разному переживают это воздействие, они сомневаются в непреложных истинах и абсолютных ценностях, они не уверены в себе самих и мире вокруг. В одной из рецензий было высказано предположение, что за псевдонимом Марго Гритт скрывается мужчина, потому что манера письма у автора совершенно «не женская». Однако факт остается фактом: Марго Гритт — женщина, а понятие «женская проза» в наши дни сильно расширило свои границы и далеко ушло от усредненных представлений. Умная, ироничная, жесткая, честная и мастерски написанная проза.

«Иришка жует пирожок, а я все смотрю на ее сапожки, что остались у порога, и воспоминания вторгаются снова — кадрами с наложенным фильтром, имитирующим пыльную пленку. С дедушкиных сапог натекла лужица, прямо на деревянный настил. Подошва с наростом подтаявшего грязного снега напоминает днище ржавого корабля, облепленного ракушками. Дедушка рассказывал, как в войну его отцу приходилось скоблить корпус судна на плаву, не дожидаясь захода в док, счищать шершавую скорлупу из моллюсков и водорослей, даже красить. Я, конечно же, не верил — как можно красить под водой? Сковырнув острый камешек, застрявший под каблуком, я представляю, как прадедушка в медном водолазном шлеме ныряет в море с кисточкой и за ним тянется длинный след от краски. Кстати, в какой цвет красили днище? Я тогда не спросил. В черный, наверное, как дедушкины сапоги. Хотя их цвета уже давно не разобрать. Кожа истерлась, сморщилась, потрескалась, как лак на синей двери, что ведет в дедушкину комнату. Как выцветшая репродукция «Девятого вала», что висит над его кроватью. Как лицо дедушки, что лежит на кровати под картиной в комнате с занавешенными зеркалами. Внутри дедушкиных сапог, брошенных в углу, еще тепло и сыро. Я сижу с руками в сапогах и не верю, что когда-нибудь вынырну…»

Павел Пепперштейн «Бархатная кибитка»

Известный художник и писатель Павел Пепперштейн выпустит новый роман «Бархатная кибитка», исследующий феномен детства. Автора интересует тот взгляд на мир, который возможен только у ребенка: открытый, непосредственный, лишенный цинизма и стереотипов. Это почти романтическое мировосприятие, при котором граница между миром реальными и миром иллюзий наиболее проницаема для ребенка. Павел Пепперштейн, сын детской писательницы Ирины Пивоваровой и художника Виктора Пивоварова, с детства общался с самыми разными творческими людьми, то есть получил совершенно незаменимую «прививку» — привычку думать, анализировать, наблюдать.

«Моя мама была настоящей красавицей и, конечно же, модницей. В одежде она знала толк: она ведь училась на художника-модельера (так называлась в те годы профессия, ныне именуемая fashion designer), окончила Текстильный институт и некоторое время этим занималась, пока не склонилась в сторону литературы. В ее группе учился Слава Зайцев, впоследствии известный и похожий на зайца модельер. Источником модных шмоток служили тогда отчасти знакомые иностранцы, но нередко шили и на заказ. Обшивал московских богемных модниц в те годы портной по фамилии Квадрат. Это была не кличка, а настоящая фамилия, и Квадрат полностью ей соответствовал: очень небольшой и действительно совершенно квадратный (точнее, кубический) еврей, признанный мастер своего дела. Все московские продвинутые модницы шили у Квадрата. Но затем появился еще один виртуоз портняжного дела, который вполне мог соперничать с Квадратом. Молодой, кучерявый, в маленьких очках. Называли его Лимон. Если московская модница надевала, например, блузку от Лимона, а поверх блузки — пиджачок от Квадрата, то это называлось на остроумном языке того времени «лимон в квадрате». Мы с мамой часто ходили то к Квадрату, то к Лимону по маминым шмоточно-портняжным делам, но к Лимону не только лишь ради модной одежды. Всем в кругах, конечно же, стало немедленно известно, что Лимон не только отличный портной, но и гениальный поэт. Так появился в нашей жизни Эдик Лимонов, впоследствии великий русский писатель и лидер Национал-большевистской партии (НБП). А в ту пору портной-виртуоз и великолепный стихотворец, недавно явившийся в Москву из Харькова».

Алексей Поляринов «Центр тяжести»

Самый известный роман Алексея Поляринова впервые будет опубликован в новой авторской редакции, одна глава в финале полностью изменена: так что это издание станет новинкой и для тех, кто не успел прочитать роман ранее, и для тех, кто читал предыдущую редакцию. В романе двухчастная структура: первая — о детстве героев, вторая — об их зрелости. Детская, почти детективная история вдруг оборачивается антиутопией, содержащей мрачные и пугающие отсылки к реальности. Роман воспитания оказывается воспитанием и для героев, и для читателя: детские игры и загадки становятся все жестче и беспощаднее, вызовы, бросаемые жизнью, все сложнее. И главная проблема — та же, что когда-то очень точно сформулировала Линор Горалик: «Страшно не то, что мы взрослые, а то, что взрослые — это мы».

«Иван Ильич, с другой стороны, кажется, был даже рад, что все именно так и закончилось — предательство Кости сплотило нас. С тех пор все наши запросы на новое оборудование рассматривались и выполнялись в течение трех дней максимум, и я до сих пор не знаю, что это было. Мне иногда кажется, что все эти задержки с оборудованием были частью какой-то игры, ИИ специально испытывал наше терпение, давил на нас, проверял нашу лояльность. И Костя просто не прошел эту проверку — начал копать под начальника. Короче, вел себя так же, как ты, Петро, — был отцом-истеричкой. А я, ну, я не видел ничего плохого в том, чтобы работать с Минобороны и создавать программное обеспечение, которое поможет бороться с преступностью. Это звучит наивно, но я действительно чувствовал себя супергероем».

Александра Шалашова «Салюты на той стороне»

«Повелитель мух» нашего времени. В Городе на Сухоне идет война, от которой детей развозят по «безопасным» местам. Таким, как этот санаторий для детей с проблемами зрения. Он на другом берегу реки, и выходить из него строго-настрого запрещено. Одиннадцать рассказчиков, восемь из которых дети, десять героев, которые переживают эту вынужденную изоляцию, и один, который приходит, чтобы выяснить, что у них происходит, и увести с собой тех, кого сможет. Мост взорван, еда кончилась, живые делят кров с мертвыми — и истории рассказывают попеременно и те и другие. На том берегу звучат залпы: то ли взрывы, то ли салюты. Страшный и честный роман-притча с чертами антиутопии, размышление о доверии, ответственности и любви.

«Но он больше не разговаривает, доедает рыбу — до самого последнего кусочка, опавшего с разваренных костей. После все животами немного мучились, потом привыкли. Наверное, только я единственная и не стала минтай пробовать. Бог его знает, что дальше получится, а только сейчас и от запаха мутит. Ник, а что Ник? Выискался, я под его дудку не собираюсь плясать.
— Ну и дура, — говорит Крот, — через день-два поумнеешь.
Но через день минтай пропадает, и вообще все пропадает.
Сидим за завтраком, а там каша на воде, Муха смеется, а ну как пост начался, а мы и не в курсе?»

Анна Лукиянова «Это не лечится»

Семнадцатилетняя Аня живет в Кирове в совершенно своем, особенном мире. Она знает наизусть словарь Ожегова и наполняет свои дни множеством странных ритуалов. Слова для нее такие же живые, как и люди, а за близких в буквальном смысле болит душа. Девочка не сразу узнаёт, что у нее обсессивно-компульсивное расстройство, а потом учится жить с этим пониманием. Это история взросления и морального становления, как если бы герой «Похороните меня за плинтусом» был девочкой семнадцати лет. История дружбы и чувства ответственности за себя саму и тех, кто рядом.

«На лабораторной Аня ни к чему не прикасалась — не могла. Она в избытке чувствовала, как все эти штативы, спиртовки и колбы облапали до нее тысячи рук. Парты тоже облапали, но парты она никогда и не трогала, специально надевала кофты и водолазки с длинными рукавами. А как не трогать колбу? Если только перемещать силой мысли, но такой силы у Ани не было. Вадим не настаивал, делал опыты за двоих. Сознавал, наверное, за собой повернутость на смерти, поэтому другим их повернутости тоже прощал
— Цель работы, — скрежетала Надежда Егоровна, — с помощью характерных реакций распознать предложенные неорганические вещества. Это понятно? Понятно было одно: у одноклассников зудело смешать все предложенное прямо сейчас не по инструкции, а по наитию. И что это за жажда такая в человеке всегда таится: взять все сразу — и в омут с головой?»

Игорь Белодед «Не говори о нём»

Три повести от неоднократного финалиста премии «Лицей» Игоря Белодеда — это литературный портрет поколения. Трое подростков, каждый из которых по-своему отчужден от семьи, вынуждены искать себя и свое место в жизни. Взросление — это сложно и больно, но другого пути для них нет. Герой повести «Сын мой, Павел!» — талантливый художник, который живет в собственном мире гораздо больше, чем в родительской квартире. И однажды он исчезает из нее буквально. Трехчастная структура — от лица героя, от лица отца и от лица матери — доводит напряжение от текста до предела, сюжетная пружина сжимается все туже, чтобы наконец сделать стремительный бросок. Помимо повести «Сын мой, Павел!» в сборник вошли еще тексты «Синий кит» и «Не говори о нем».

«Учителя говорили ему, что он чувствует цвет языком, что через несколько лет он станет большим художником, а разве сейчас он им не был? — усмехался Павел, и трясся своим маломощным кадыком, и вновь накидывал фиолетовый костер на ватман — вот так и вот так — будут гореть лжецы, не забыть им добавить титла над головами, порождения ехиднины, и в красках его была власть: он мог приговорить к аду любого им увиденного человека, единожды он так и сделал, но потом зарекся, потому что он Павел. Па-вел, — в мгновения расслабленности он растягивал свое имя, приятное на произношение, как кусок вацлавки во рту, увенчанный пожизненной славой: распадение бисквитной основы и янтарной приторности — вот он какой».

Евгений Кремчуков «Волшебный хор»

Учитель истории энской гимназии Михаил Протасов арестован по обвинению в экстремизме, друг детства Дмитрий Баврин вызывается ему помочь, но это оказывается не так просто. Для этого понадобится мысленно вернуться в их общее детство, вспомнить множество забытых было событий, а еще встретить людей, с которыми они не виделись много лет, и пройти испытание «античным хором» комментаторов из социальных сетей. Они комментируют новости по делу Протасова, совершенно не зная ни его самого, ни обстоятельств его дела, но у них есть четкое сформировавшееся мнение по любому вопросу. Увлекательный и серьезный роман о необходимости оставаться человеком в самые смутные времена и о прошлом, которое не заканчивается, даже закончившись.

«Баврин, хоть и раздосадованный протасовской бестактностью, промолчал, не стал ввязываться в полемику. И место было не то, и диспозиция, и спорить с товарищем при сыне ему не хотелось. О, сколько уж их было за всю историю, этих обсуждений, раздоров, дискуссий в минувшие годы! Неизменны на свете четыре вещи: пирамиды в египетской пустыне, встающее на востоке солнце, Волга, впадающая в теплое море, и Баврин с Протасовым в неизбежном споре. Иногда казалось, что два мнения — Мишино и Митино — априори установлены противоположными. По совершенно любому — реальному или вымышленному — вопросу. Они сталкивались и спорили, упираясь друг в друга силой и непреклонными своими упрямствами. Чтобы оставить след, ручке надо во что-то упираться; не начертишь же ни единого слова на подвешенном в воздухе листке бумаге — разве не так? — в нередкие минуты благодушия Протасов любил подвести подобный теоретический фундамент под их крепкую, твердую, несокрушимую противоположность. Где-то здесь же и она покоилась — их давняя, дивная юность; под невидимым надгробием в виде раскрытой, недочитанной, брошенной корешком вверх книги. И порядка слов в этой книге не было никакого. Пролистывая наугад, что обнаружит в ней любопытный взгляд? — Вот, видишь, Ниночка Воробьева, в девичестве Сперанская, длиннокосая однокурсница, совершенная мечта их неумелой влюбленности, долгие страницы их неловких попыток завоевать ее благосклонность — и вот она проходит мимо них, в эту минуту остолбеневших, проходит через сквер и мимо фонтана, куда-то в собственную историю об руку с русоволосым, белозубым красавцем-кавалергардом — и удаляется из будущего и судьбы. Или вот — Протасов, стоя за столиком в кафетерии, рассказывает возлюбленному другу сюжет очередной — какой уже по счету? — главы «Четырнадцати блистательных сражений». И это опять, да, русские, и опять — что ты будешь делать — поражение, отступление, горечь».

Хелена Побяржина «Валсарб»

Действие этого романа разворачивается в трех временах: в начале ХХ века, в период Великой Отечественной войны и в 1985– 1994 годы. Главная героиня — девочка из белорусского Браслава (именно так получается, если прочитать название романа наоборот). Девочка постоянно играет со словами — читает их в разных направлениях, и они сообщают ей какой-то особенный смысл. В особых отношениях девочка и с историческим временем, и с собственной идентичностью: она слышит и видит «бывших людей» — тех, кто жил в ее городе раньше, кто погиб и лежит в братских могилах безымянным. Они приходят в ее сны и не исчезают, пока не вернут себе свои имена — это происходит в момент, когда девочка буквально чувствует себя кем-то из них. Больше всего услышанным желает стать Самый Лучший Друг, живущий в сквере. Девочка хочет ему помочь, но не знает как.

«В любом случае хатка весьма успешно притворяется, что у нее интересная жизнь. Это царство испорченных будильников, допотопных телевизоров с навсегда севшими кинескопами, мутных стаканов и пыльных керосиновых ламп, ваз с потертой позолотой и одиноких тарелок от разбитого сервиза. В самых неожиданных местах можно наткнуться на капустниц, потерявших пыльцу и уснувших навеки под целлофановыми крыльями. Из бесчисленных ящиков и коробок изливается море чужих воспоминаний, извергается лавина невысказанных эмоций. Каждый предмет здесь имеет свою историю, каждый из взрослых помнит ее немного по-своему. Невозможно выбросить стул с отломанной ножкой, ибо на этом стуле сидел еще твой папа, когда был таким же маленьким, как ты сейчас, может, мы его еще починим, отремонтируем, да, этот утюг тоже пригодится, это еще моей мамочки Казимиры утюг, не поднимай, не поднимай, надорвешься».

Рома Декабрев «Гнездо синицы»

«Гнездо синицы» — это роман-иллюзия, в котором все мнится и кажется, все притворяется чем-то другим, все стремится ускользнуть и то и дело и правда ускользает. Героя преследует навязчивое детское воспоминание, и путь к нему он проделывает снова и снова, пробираясь через сны, выдумки, забвение. Начинает повествование труп, препарируемый патологоанатомом: тело подробно описывает свои ощущения, пока не выясняется, что это лишь метафора работы писателя со своим сознанием при работе над текстом. Роман в лучших традициях европейского модернизма, в котором есть сюжет (и даже не один), но язык текста и создаваемая автором атмосфера оказываются едва ли не более важными. Обязательно к прочтению любителям медленной, красивой и живой прозы, норовящей зайти на территорию поэзии.

«Маска, которую я держал в руке, была вырезана из дерева крайне неумело, будто ее на скорую руку смастерил ребенок; пропорции не были соблюдены, один глаз был заметно больше другого, а посередине красовался огромный вытянутый в улыбку до ушей рот. Я смотрю на маску, а маска смотрит на меня. Я смотрю вместе с маской. От скуки я то надевал ее, то снимал. Вопреки всем ожиданиям, она оказалась мне почти по размеру. Я переоделся, благо в моем халатном гардеробе нашлось место для рубашки и брюк. Последующие полдня я проторчал в своей недостроенной черепахе. Если быть более точным, корпус ее был выстроен, не хватало только внутренней отделки. Без звукоизоляции я слышал, как сотрудники обсуждают нездоровое состояние директора: якобы тот уже несколько часов кряду молча таращится в одну точку, не реагирует на звонки и личные обращения. Я же пытался разгадать, что было не так в его словах, сказанных на камеру (за исключением, естественно, самого этого действа в данных обстоятельствах). Не в самих даже словах, но в этой странной игре, что предполагает наличие на другой ее стороне зрителя, которого мы не видим и никогда не увидим в момент разыгрывания самой партии. На что бы я обратил внимание, будучи на их месте? На рваные тени, что зловеще скользят по лицу, на симметричные линии интерьера, на столе — обсидиановая Венера, половина десятого, пятница, фото в графитовой рамке. Стоп-кадр. На все то, на что я и так обратил внимание?»

Маргарита Ронжина «Одиночка»

Книга, которую на первый взгляд можно назвать просто романом о послеродовой депрессии, но которая, как любая хорошая литература, одной темой не ограничивается. Внимательный читатель считает там второй и третий слой: мифологию, произведения искусства, литературные аллюзии. Впрочем, если вам это чуждо, история абсолютно самоценна и состоятельна и с закрытым люком в подпол дополнительных смыслов — сама по себе. Двадцатипятилетняя Саша, пребывая в некотором тумане после рождения первенца (отец ребенка оставил ее), узнаёт, что с мальчиком «что-то не так». Не вполне осознавая степень серьезности проблемы, она едет из роддома в больницу, где им ставят неутешительный диагноз: ДЦП с эпиактивностью, необходимость срочной операции. Саше предстоит пройти долгий путь принятия себя в новом статусе, своего ребенка, который никогда не будет «нормальным», научиться строить отношения и без паники их отпускать, а еще — быть счастливой не вопреки своей жизни, а благодаря ей. История о человеческой силе, преодолении и надежде.

«“Отдыхайте”, — сказали ей, когда только привезли и разместили в палате. “Отдыхайте”, — сказали ей и, наверное, почти не издевались. Отдыхайте давайте рядом с младенцем, таким маленьким, что страшно дотронуться, что страшно на руки взять, да и зачем. Зачем?

Там, еще в роддоме, врачи приняли сложные роды — и что-то знали. Медсестры буднично наблюдали ее, Сашу, в первые часы в реанимации, в послеродовой, почти нежно спрашивали о самочувствии — и тоже что-то знали. Действовали строго по инструкции, но да, что-то скрывали, скрывали с жалостью, с сочувствием, с пугающей, зомбирующей опаской.

Хотели что-то сказать?

А может, и хотели, но ждали, что она забудет о процессе, о том, как что-то растягивалось, расходилось, рвалось. И жалось, да, и давило, и тянуло, и опять рвалось-рвалось. Ждали, что она возьмет его на руки, его, крошечного истукана, и найдет, пробудит вместе с молозивом и молоком — свой спящий материнский инстинкт».

Юлия Яковлева «Бретёр»

Если вы соскучились, например, по Шерлоку Холмсу и доктору Ватсону, или по лорду Уимзи, или по Эрасту Фандорину — «Бретёр» для вас. Первый из новой серии исторических детективов, действие в котором происходит в Петербурге во время войны 1812 года. Главный герой — обаятельный гусар Мурин, который приезжает в город из армии в отпуск по ранению. Наблюдая столичную жизнь периода войны, он оказывается втянут в расследование одного странного дела, касающегося другого офицера, которого обвиняют в убийстве женщины легкого поведения. Мурину предстоит разобраться, действительно ли обвиняемый виновен, а если нет, то кому выгодно его подставить. Читается взахлеб, герой очарователен, автор обещает писать как минимум пару романов серии в год — все, что нужно для счастья любителям детективного жанра, сделанного по канонам классической литературы.

«Подруги призадумались, перо еще несколько покрутилось. Решили, что играть в вист, когда идет война, допустимо и патриотично. Особенно если не делать больших ставок.
— Ах, — слегка приподняла грудь графиня Вера. Больше не позволял корсет. — Этот Мурин. Все планы из-за него приходится перекраивать. Что за несуразная идея: разрешать военным отпуска. Пусть бы они делали свое дело где-то там. И лечились — тоже где-то там подальше. А возвращались сюда, только когда уже все кончено и все выздоровели. Я не виновата, что не хочу смотреть на увечья. Графиня Ксения, впрочем, ее и не обвиняла.
— Я не против страданий, я им сочувствую. Но и нам ведь тоже немного повеселиться не мешает.
— Но ведь и им надо отдохнуть.
— Да, но отдыхали бы у себя в деревнях, в имениях! Зачем непременно надо ехать в Петербург? Из-за этого мы, все остальные, оказываемся в двусмысленном положении. Получается, что мы тоже на войне, хотя мы вовсе не на войне! Будь моя воля, я бы его вовсе не приглашала. К тому же, пригласив Мурина, я должна пригласить и остальных… таких. Моя гостиная будет похожа на полевой лазарет!»