ХХ век: Остап Бендер и «Мелкий бес»

Перевернем историю с ног на голову и начнем с века двадцатого, книг Ильи Ильфа и Евгения Петрова «Двенадцать стульев» и «Золотой теленок». Недостижимая даже спустя 100 лет высота — юмор, цитируемость, узнаваемость, легкость и виртуозность текста (напомним здесь, что у нас выходило интервью с филологом и писателем Алексеем Олейниковым и стендап-комиком Ольгой Гульчак «Почему нам смешно», посвященное книгам Ильфа и Петрова).

Однако, безусловно, не только Ильф и Петров умели шутить в текстах. Гротескное, довольно злободневное, модернистское произведение Федора Сологуба «Мелкий бес», по мнению литературоведов, во многом стоит «на плечах гигантов» сатиры, таких как Гоголь и Салтыков-Щедрин. 

Герой Сологуба, преподаватель изящной словесности Ардальон Борисович Передонов (одно имя чего стоит!), похож на всех классических героев сразу. Что за взрывная смесь характеров Печорина и Акакия Акакиевича, «уж не пародия ли он»?

 Хлестким юмором и натурализмом острой сатиры пронизан текст книги:

«…За ужином все напились допьяна, даже и женщины. Володин предложил еще попачкать стены. Все обрадовались: немедленно, еще не кончив есть, принялись за дело и неистово забавлялись.

Плевали на обои, обливали их пивом, пускали в стены и в потолок бумажные стрелы, запачканные на концах маслом, лепили на потолок чертей из жеваного хлеба. Потом придумали рвать полоски из обоев на азарт, — кто длиннее вытянет. На этой игре Преполовенские еще выиграли рубля полтора».

ХIХ век: остроумие Гоголя и сатира Салтыкова-Щедрина

Возвращаясь из ХХ века в ХIХ, приведем слова литературоведа Н. Л. Степанова о Гоголе, признанном мастере сатиры и комедии:

«Гоголь решительно выступает против натуралистического подхода к искусству, против упрощенного копирования жизни и наивно-моралистического к ней подхода. Он настаивает на показе действительности во всей ее сложности и противоречиях, в неразрывном единстве “высокого” и “низкого”, комического и трагического. Отсюда исходит и знаменитое определение Гоголем своего творческого метода как показа жизни “сквозь видный миру смех и незримые, неведомые ему слезы”».

О юморе Гоголя пишут сочинения и диссертации, мы же с трудом ограничим себя одной цитатой из «Мертвых душ» (хотя хочется цитировать весь текст):

«— Ведь вот не сыщешь, а у меня был славный ликерчик, если только не выпили! народ такие воры! А вот разве не это ли он? — Чичиков увидел в руках его графинчик, который был весь в пыли, как в фуфайке. — Еще покойница делала, — продолжал Плюшкин, — мошенница ключница совсем было его забросила и даже не закупорила, каналья! Козявки и всякая дрянь было напичкались туда, но я весь сор-то повынул, и теперь вот чистенькая; я вам налью рюмочку.

Но Чичиков постарался отказаться от такого ликерчика, сказавши, что он уже и пил и ел.

— Пили уже и ели! — сказал Плюшкин. — Да, конечно, хорошего общества человека хоть где узнаешь: он не ест, а сыт; а как эдакой какой-нибудь воришка, да его сколько ни корми… Ведь вот капитан — приедет: «Дядюшка, говорит, дайте чего-нибудь поесть!» А я ему такой же дядюшка, как он мне дедушка. У себя дома есть, верно, нечего, так вот он и шатается! Да, ведь вам нужен реестрик всех этих тунеядцев? Как же, я, как знал, всех их списал на особую бумажку, чтобы при первой подаче ревизии всех их вычеркнуть…»

Один графинчик, одетый в пыль, как в фуфайку, чего стоит — образ на века.

В серии «Главные книги» также уже вышли два романа Салтыкова-Щедрина: «Господа Головлевы» и «История одного города». 

В тексте Салтыков-Щедрин иронизирует и над самим произведением:

«…Очень может статься, что многое из рассказанного выше покажется читателю чересчур фантастическим. Какая надобность была Бородавкину делать девятидневный поход, когда Стрелецкая слобода была у него под боком и он мог прибыть туда через полчаса? Как мог он заблудиться на городском выгоне, который ему, как градоначальнику, должен быть вполне известен? Возможно ли поверить истории об оловянных солдатиках, которые будто бы не только маршировали, но под конец даже налились кровью?

Понимая всю важность этих вопросов, издатель настоящей летописи считает возможным ответить на них нижеследующее: история города Глупова прежде всего представляет собой мир чудес, отвергать который можно лишь тогда, когда отвергается существование чудес вообще. Но этого мало. Бывают чудеса, в которых, по внимательном рассмотрении, можно подметить довольно яркое реальное основание. Все мы знаем предание о Бабе-яге-костяной-ноге, которая ездила в ступе и погоняла помелом, и относим эти поездки к числу чудес, созданных народною фантазией…»

Чудеса, сплошь чудеса — а что может быть чудеснее и невероятнее реальности?

Юмор Пушкина и… протопопа Аввакума

Позовем в сегодняшнюю компанию веселых классиков и Александра Сергеевича Пушкина — известного шутника и в жизни, и в текстах. Помним его слова о «Повестях Белкина» («Баратынский ржал и бился») и иронию над литературными условностями в стихотворных текстах («читатель ждет уж рифмы розы»).

…Четырестопный ямб мне надоел:

Им пишет всякой. Мальчикам в забаву

Пора б его оставить. Я хотел

Давным-давно приняться за октаву.

А в самом деле: я бы совладел

С тройным созвучием. Пущусь на славу.

Ведь рифмы запросто со мной живут;

Две придут сами, третью приведут.

II

А чтоб им путь открыть широкий, вольный,

Глаголы тотчас им я разрешу…

Вы знаете, что рифмой наглагольной

Гнушаемся мы. Почему? спрошу.

Так писывал Шихматов богомольный;

По большей части так и я пишу.

К чему? скажите; уж и так мы голы.

Отныне в рифмы буду брать глаголы…

И если говорить о текстах поэтических, ждем в скором времени в серии пополнение — разумеется, «Горе от ума» Грибоедова, пьесу непревзойденную и в юморе, и в цитируемости (простите, Ильф и Петров).

А закончим статью трагикомическими словами из века XVII, грустным юмором протопопа Аввакума:

«…В одну пору протопопица, бедная, брела-брела да и повалилась, и встать не может. А другой, тоже измученный (человек), тут же повалился: оба барахтаются, а встать не могут. После мне, бедная, пеняет: “Долго ль-де, протопоп, сие мучение будет?” И я ей сказал: “Марковна, до самой до смерти”. Она же в ответ: “Добро, Петрович, тогда ещё побредём”».

Тогда ещё побредём, заседание продолжается, господа присяжные заседатели, бричка Чичикова выезжает из города Глупова в следующее путешествие!