Когда я сам был юношей, Лукьянов, я смеялся над стариками,

неустанно вздыхающими о старых добрых временах.

Но если бы старики моей юности смогли дожить до сегодняшних дней,

как бы они реагировали, мистер Лукьянов?

Я думаю, тронулись бы и самые отважные.

Эдуард Лимонов «316, пункт ‘‘В’’»

Эдуард Лимонов не был первым писателем, размышляющим над тоталитарной моделью общества. Антиутопия вообще жанр, отмеченный неувядающей привлекательностью. Особенно, когда балансирует на грани с публицистикой. О том, как человечество будет регулировать собственную популяцию, писали Айра Левин в романе «Этот идеальный день», Джон Уиндем в «Ступай к муравью», Марсель Эме в рассказе «Талоны на жизнь» и Роберт Крэйн — тоже в рассказе — «Пурпурные поля». И это мы по верхам вспоминаем истории, созданные в условной середине ХХ века, когда стрелки на часах Судного дня не просто дрогнули, а значительно сместились, и футурологи и ученые все с исчезающей осторожностью рассуждали о том, что уже в обозримом будущем не исчерпается лишь один ресурс — человеческий. И с этим придется что-то делать. Об эйджизме заговорили чуть позже — примерно в начале-середине 1970-х. Причем мнения были полярные: от идеи о том, что пожилые граждане давят авторитетом и социальным весом и не дают развиваться молодым, до укрепления стойких и по сей день стереотипов о возрастной деградации.

В конце ХХ века, кажущегося средоточием катастроф, Эдуард Лимонов написал нетипичный для себя текст — антиутопию о постъядерном тоталитарном обществе, дискриминирующем граждан, достигших 65 лет: «Увы, старение — процесс неизбежный и позорный для человеческого существа. До гипертрофированного развития медицины, какового развития Дженкинс не одобрял, человеческие существа не доживали до преклонного возраста. Медицина же нарушила нормальный процесс…» Согласно закону № 316, пункт «В», по достижении этого предела пожилые люди лишаются идентификационных номеров и подвергаются «гуманному уничтожению». При этом закон в пространстве романа реализуется не так чтоб нарочито, кажется, никто особо не озабочен отсутствием возрастных граждан на улицах: «В основном же изымание стариков из общества производится как можно более незаметно. У них дома, может быть, при выходе из офисов, если они работают. По TV и в газетах об уничтожениях не сообщают, и, хотя закон существует, его нелегко увидеть на бумаге». Попав под действие этого невидимого закона, протагонист Лукьянов, утративший айдентити-кард автор бульварных детективов, рыхловатый, вялый, но моложавый интеллигент, вместо того, чтобы упокоиться с миром, начинает новую жизнь — достаточно лихую, чтобы по накалу события превосходили описанные им в собственных книгах.

С одной стороны, это типичная антиутопия: утилитарный подход к вывернутой наизнанку идее гуманизма (и даже «творческое христианство» в довесок); тотальный контроль государства над человеком; основные игроки на геополитическом поле при всей полярности средств преследуют одни и те же цели; разработана особая система внешних опознавательных значков; государство на свое усмотрение тасует городских и сельских жителей и манипулирует их сознанием, а граждане, в свою очередь, пользуются возможностью «сообщать куда надо».

С другой — хулиган и радикал Эдичка не мог написать просто мрачную и отчасти монотонную дистопию, рациональную донельзя, душевные и психологические твисты — это как раз по его части. Его главный герой попадает в эпицентр конфликта властей и подполья и неожиданным образом выворачивается почти по Шварцу: убивший дракона рискует занять его место хотя бы потому, что природа пустоты не приемлет. И возможно, это оптимистичный финал для Лукьянова, но имел ли в виду хеппи-энд сам Лимонов? Ответы, как и принято у нас, постмодернистов, читатели найдут самостоятельно.

Фото: Эдуард Лимонов в Нью-Йорке