Голоса из хора и вне его
Публикуем фрагмент интервью Льва Оборина для журнала «Горький»
«Альпина нон-фикшн» выпустила книгой цикл лекций по истории русской поэзии, написанных разными авторами и публиковавшихся в течение прошлого года на сайте «Полка». История получилась беспрецедентной по охвату — от древнерусских былин и виршей Смутного времени до стихов 1990-х и нулевых. По просьбе «Горького» Павел Рыбкин поговорил с редактором издания Львом Обориным о том, как оно устроено и кому адресовано, о поворотных поэтических голосах и текстах, о пропущенных именах и наиболее продуктивных линиях развития современной поэзии, а также о том, когда и какого продолжения этой истории стоит ждать.
— В книге не обсуждаются вопросы поэтической «иерархии» и «канона». В отношении неподцензурной поэзии даже прямо сказано, что эти вопросы крайне болезненны. Однако в тексте постоянно употребляются оценочные определения типа «важнейший», «один из лучших», «самый крупный», «главный, «влиятельный», «знаменитый», то есть напрямую связанный с реакцией широкого читателя. Нет ли тут противоречия?
— Противоречия нет, и дело тут не в реакции широкого читателя. Например, слово «знаменитый» — достаточно безоценочное, оно говорит о большой известности автора, а вот «один из лучших» уже предполагает, что автор входит в какой-то очерченный вкусами и оценками исследователя круг. Эти эпитеты, возможно, дань публицистичности — не хотелось бы, чтобы книга была похожа на чеховскую «Литературную табель о рангах» или на советский вариант этой табели Эммануила Казакевича, где были перечислены все печатные эпитеты, приложимые к писателям, от «величайший», «великий» и «гениальный» до «не лишенный дарования» и «хорошо знающий быт водников».
Для «широкого читателя», если предположить его существование, вероятно, Есенин более значимый поэт, чем Мандельштам, а Рубцов — чем Сапгир. Для критика и филолога такая картина как минимум спорна — хотя, разумеется, в филологии работает много людей, фанатично считающих «своего» автора лучшим на свете. Что касается среды неподцензурной литературы, лишенной выхода к этому самому широкому читателю, то в ней действительно формировались свои бурные, а иногда, как сейчас сказали бы, токсичные взаимоотношения, со своими «Старик, ты гений!» или пренебрежительным концептуалистским «Да это же печатать можно».