Ислам Ханипаев: Я никогда не обдумывал «Большую Суету». Идея просто родилась секунд за двадцать. Я точно помню, что увидел не столько героев, сколько весь текст целиком. Это ощущение и особое теплое настроение, как после написания «Типа я», я поймал для «Большой Суеты». И вдруг понял, что «Большая суета» — это «Типа я» для взрослых.

Был январь 2020 года. Тогда коронавирус только начинался, еще не случился «Лицей» и не был написан «Типа я». Мы не знали, что произойдет в следующие два года. Этот текст только зародился, и я вдруг понял: он будет для меня чем-то грядущим, но не случившимся. Ровно год я терпел и не писал. А в январе 2021-го в нашем писательском маленьком чате я сказал ребятам: «Я ухожу на две-три недели, потому что текст собрался и я готов его написать». Вот так появилась «Большая Суета».

Татьяна Соловьева: Спасибо. Кстати, книга уже вышла в бумаге и совсем скоро появится как эксклюзив в сервисе «Строки» в электронном и в аудиоформате. Ислам уже слышал черновой вариант аудио. Расскажете о впечатлениях?

И. Х.: Да. Мне вчера прислали самый первый вариант озвучки. Я прослушал текст в самолете: 11 часов на полуторной скорости. Ночью закончил, сделал несколько пометок, но он суперклассный! Знаете, хорошо, когда человек делает ровно то, чего ты хочешь. Но иногда случается, как с моими двумя книгами, когда актер добавляет что-то от себя.

Т. С.: Актер?

И. Х.: Да-да-да. Когда актер показывает всю многогранность своего таланта. Я не знаю, откуда этот, но он такой молодец! Минимум у шести героев собственный голос. И я не понимаю, как можно было умудриться это правильно сделать. Актер появился буквально сразу. Мне сказали: «Выбери этого». Я прослушал его, мне не очень понравилось. Я решил согласиться при условии, что он прочитает две-три страницы самого эмоционального момента, где все герои что-то кричат. И стало понятно, что это тот человек, который создаст новый текст. Мое писательское эго довольно легко отступило, потому что я понял: эта аудиокнига и моя, и совсем другая. И это повод для гордости — моей и издательства.

Т. С.: Ислам, вы сказали, что в книге много главных героев. Все ли они полностью придуманы или у них есть прототипы? И все ли герои вам равно симпатичны? Или есть любимчики?

И. Х.: В первую очередь это хороший дагестанский религиозный парень, который просто «за добро».

Второй герой — супербоевая правозащитница, которой палец в рот не клади и которую искренне ненавидят в Дагестане, потому что она борется за права женщин. У нее есть прототип, все ее знают, и, наверное, она себя узнает в этом персонаже. Мы с ней лично не знакомы, но как общий образ она — самое то.

Третий герой — это, наверное, мой любимчик, актер Юсуп Курамагомедов. В общем, это известнейший актер дагестанского театра. В тексте есть абзац — моя реальная встреча с прототипом этого человека. В тот день я пришел на кастинг в Кумыкский театр. К нам подошел не совсем ровным шагом товарищ навеселе и, отбиваясь от своих друзей-охранников, объявил себя главным актером. Возможно, он им и не был, но он так предстал перед нами, каким-то таким супербасом заговорил: «Я играл всех в этом театре! Я был Гамлетом!» Мы просто смотрели с моим другом и думали: «Вот это персонаж!»

Четвертый герой — московская блогерша. Все герои собрались, чтобы спасти одно дерево — самое древнее и самое большое в Евразии. От него собираются избавиться, чтобы построить на его месте бизнес-центр. И собственно, эта девушка приехала в Дагестан хайпануть и не знала, что он является частью России.

Пятый герой — сумасшедший старик, который непонятно как и для чего там оказался.

И шестой — тренер по борьбе, классический дагестанский суровый мужичок. В общем, шесть абсолютно разных героев.

Т. С.: А еще Иса Исаевич, он не с остальными, но он все равно главный герой.

И. Х.: Да, но эти шесть героев — люди, которые пришли спасти бук. Каждый из них залез на это дерево 30 декабря, и каждый из них считал, что он один такой единственный избранный, который додумался до этого именно в эту ночь. И все они вшестером оказались там. Их противники — армия, администрация, все, кто понимает, что от этих шестерых надо избавиться. Все знают, что показывают по телевизору в полночь 31 декабря, но почему-то населению страны интереснее дерево, чем это важное событие. И так по всем каналам. Такие четыреста страниц борьбы добра с условным злом в течение буквально двух дней.

Т. С.: Получается, прототип есть у двух персонажей?

И. Х.: Да, стопроцентно, они — основа. Но о других дагестанская аудитория скажет: «Да это же он!» А кто-то воскликнет: «Э, да это же я!»

Т. С.: А насколько вам вообще важна обратная связь, влияет ли она на что-то? Просто интересно? Или вы делаете какие-то выводы, чтобы как-то скорректировать дальнейшую работу?

И. Х.: Как правило, отрицательная реакция ни на что не влияет. Положительная радует и окрыляет. Естественно, мы периодически друг другу отправляем позитивные отзывы о тексте. Если приходит что-то совсем необычное, то я это публикую у себя.

У «Типа я» было много классных историй, когда ребенок совершенно не хотел читать. «И я кое-как уговорил его, сели вместе, начали и втянулись — и вот уже мой ребенок спорит со мной. Раньше он спорил о детективах, фильмах, играх, сейчас — о “Типа я”. И мы не можем определить, кто победитель в этом споре».

Но что касается критики: хорошее радует, отрицательное — пусть будет, я не против, но на меня это никак не влияет.

Потому что я всегда, как любой писатель, первый читатель собственного текста, и когда я поставил финальную точку, я точно знаю, что я написал. Я в таком трансе в течение трех недель находился: писал как сумасшедший. И когда я закончил, у меня было ощущение точно такое же, как у любого зрителя, который влюбился в какой-то сериал и посмотрел несколько сезонов за три ночи. Вот примерно так же я ставлю финальную точку и говорю: «Э, хорошо получилось!»

Если мне что-то не нравится, я это просто не отдам издательству. У меня есть пара текстов, в которых я сомневаюсь. Но если то, что я написал, мне нравится, оно мне нравится — и точка, и пусть хоть все критики мира соберутся и скажут: «Нет, это мусор». Для меня это не мусор. Если находится человек, которому нравятся тексты Полярного, то пусть и у меня будут два-три читателя, которые вместе со мной будут рады.

Т. С.: Вы сказали, что пишете быстро, две-три недели, ставите точку. После этого текст отпускает? Не возникает желание сказать через полгода: «Ох, а я бы сейчас сюда еще бы, наверное, что-нибудь дописал»?

И. Х.: Конечно возникает. Есть важная истина: все, кто пишет, понимают — ты развиваешься, и вместе с тобой развиваются текст и твой писательский скилл. Именно поэтому я против того, чтобы писать одну вещь несколько лет. Ты добрался до середины и садишься перечитать то, что было в начале, год или два назад. И такой: «А! Надо все переписать!» И начинаешь это все переписывать.

У меня есть друзья, это особый тип людей, которые готовы свой короткометражный 15-минутный фильм монтировать следующие три года. И понятно, что это больше самоуспокоение, чем написание: такая психологическая работа с собой. Я к этому не готов. Здесь я придерживаюсь услышанного в интервью с Алексеем Ивановым, когда у него спросили, почему он не хочет переписать текст романа «Общага». Я посмотрел интервью и понял: «Вот же, вот же! Простая правда!» И правда заключалась в том, что для каждого времени свой текст, и наоборот.

Т. С.: Да, но это первый его роман.

И. Х.: …который был написан в 22 года. Иванов ответил: «Конечно хочется, всегда хочется, но для каждого текста свое время». И я тоже не буду, потому что это то, что меня волновало именно в том возрасте. Более того, это даже не полгода моей жизни, а ровно три недели — текст, который я, конечно, перечитываю и переписываю.

«Большая Суета» — текст, который случился совсем быстро. Я его написал, через пару месяцев мы обсуждали его издание, уже и дату поставили. Но вообще, месяц текст должен отлежаться — вернулся, перечитал, поправил, месяц отлежался. Я могу сказать: «Да хватит уже, нормально!», как в меме: «И так сойдет!» Это сто процентов про меня, когда я ставлю точку, я говорю: «Э, и так сойдет!» Хорошо, что у меня нет такого издательства, которое на меня нападает: «Перепиши, исправь!»

Т. С.: Редактура, конечно, есть, но она не сюжетная. Ислам, мы уже начали говорить о том, что вышли три книги за год, в прошлом году — премия, но все-таки книга физически появилась в этом году. Что за этот год для вас лично изменилось? Появилось ли больше стимулов работать? Или есть ощущение, что я уже всего достиг — есть три книги. Влияют ли внешние обстоятельства в виде вышедших изданий книг и отзывов на то, что вы пишете и как?

И. Х.: Я вообще животное странное: у меня непомерное эго в том, что касается письма.

Мне хочется больше, больше, больше, лучше, лучше, лучше и во всех масштабах.

Чем мне нравятся режиссура и писательство: ты всегда меняешь проект. Если бы у меня была возможность заниматься чем-то другим, может быть, я выбрал бы архитектуру, потому что быть архитектором — значит всегда делать то, чего хочется, и всегда что-то разное. Это творческий процесс, поэтому мне это интересно.

Наверное, каким-то чудом я еще в текстах и не ушел в кинематограф до конца просто потому, что мне нравится ощущение, когда я всякий раз рассказываю новую историю. И вот сейчас я как раз на той стадии, когда — так уж получилось — 10 лет хотел писать, во мне куча всего поднакопилось, а в один момент оно взяло и выстрелило. И теперь я понимаю, чего хочу дальше, и я хочу больше. Не в смысле уйти из литературы, но мне хочется, чтобы это было чем-то масштабным, чтобы люди больше узнали о моих текстах.

И я очень рад, что появились «Строки». Наверное, это попадание в еще большую аудиторию. Я рад, и я хочу этого роста, экранизаций, чего угодно, но первостепенное — просто понимать, что ты делаешь что-то важное и что твои тексты интересны людям. И как доказательство — победа в «Ясной Поляне».

Т. С.: В читательском голосовании премии «Ясная Поляна».

И. Х.: Да, это доказательство того, что есть читатели, которым интересно и которые готовы поддержать и рублем, и — даже, наверное, более важно — временем. Поэтому я еще в писательстве, потому что это суперклассно. Еще столько историй надо написать!

Т. С.: Так, а что в работе сейчас?

И. Х.: Есть кое-что, что мы разрабатываем для одного из сервисов. Один мой текст, который я очень-очень люблю. Он помог мне осознать, что я могу писать много, 20–30 авторских листов. Но это очень древний роман, который я переписывал, и сейчас он на стадии завершения.

Но есть и другой текст, который, я надеюсь, выйдет летом. Он пустынно жаркий. Я ненавижу жару, и мне интересно было взять и по-настоящему в это дело окунуться. Наверное, я не буду озвучивать пока ничего. Это абсолютно ни на что не похоже. Это другое. И в нем я попытался быть нормальным писателем. Я так про каждый текст говорю. И если до этого я писал ровно так, как я хочу (предыдущий роман вообще хулиганский: нарушение всевозможных литературных и любых других правил, спойлеры и т. д.), то новый текст классически правильный.

Вопрос из зала: У меня есть одно маленькое замечание и один вопрос. Я начала читать вчера, и скажу, что это не спойлеры, это называется «предвосхищение». А во-вторых, вопрос, который волнует меня, а еще читательскую общественность, которая меня поддержит: будет ли продолжение «Холодных глаз»?

И. Х.: У «Холодных глаз» продолжения не будет! Я еще дописывал текст, а уже точно знал, что у меня четыре версии его продолжения. Но есть проблема: я боюсь конвейера, ощущения того, что я сегодня начинаю писать, и что-то хорошо получается, и люди ждут продолжения. А я не готов — по крайней мере, на данном этапе, пока у меня нет многомиллионных гонораров, — садиться за продолжение какого-то текста просто из-за самого текста. То есть только из-за любви и желания читателей. У меня есть продолжение, но я пока эту всю комбинацию для себя не поймал и не вижу достаточного отклика на «Холодные глаза». Я не спешу просто потому, что мне хочется зарядиться этой отрицательной энергией. Я не готов превращаться в Гэлбрейта и других — суперклассных писателей, но в системе «убил — нашел, убил — нашел». Мне нужно, чтобы читатель понимал, что это органически родившаяся вещь. И убийца найден только потому, что просто так случилось. Я не готов к тому, чтобы убийца был найден, потому что герой ищет убийцу, и он обязательно его найдет, потому что это ожидания читателя.

Если вдруг кто-то из главных героев умрет, просто смиритесь. Потому что я мирюсь — и вы миритесь.

Вопрос из зала: Я заметила, вы относитесь к своим книгам именно как к тексту, не как к истории. Почему?

И. Х.: У меня проблема: я не могу текст назвать романом, потому что «роман» звучит как-то пафосно.

Вопрос из зала: Историей можете его назвать?

И. Х.: Да. Повторюсь, я никогда писателем себя не считал. Я считаю себя рассказчиком историй, и это ровно то описание, которое меня полностью устраивает. Потому что, справедливости ради, я практически не читаю книг, мне лень. Аудиокниги еще более-менее осиливаю. Я знаю, что я не человек текста. У меня нет дислексии, но мне очень тяжело удержать концентрацию на тексте. А писать я готов, потому что писать интереснее, чем читать. Иногда шутят: «Ты больше написал, чем прочитал». Неправда. Но в общем — да, мне легче относиться к себе как к рассказчику. Для меня это рассказ истории, и нет разницы, как ее рассказывать: с микрофоном в руках, через подкаст, фильм, сценарий. Вот моя честная позиция: я никак не превозношу книги. Я признаю на сто процентов, что книга — это самый совершенный для меня вид творчества, но ничего особенного в этом нет. Если кто-то ко мне придет и скажет: «Айда, давай фильм!» — сейчас у меня небольшая психологическая травма, связанная с фильмами, но, когда она пройдет, наверное, я легко возьмусь за кино. Книга для меня — это возможность без бюджета просто закрыться дома, сесть, начать писать и закончить.

Вопрос из зала: Я только сегодня купил вашу книгу, не успел еще прочитать, но у меня вопрос от коллег: как вы относитесь к тому, что вас в рецензии и в комментариях называют «дагестанским Бакманом»? Особенно после последней книги. Не знаю, спрашивать ли, читали ли вы Бакмана?

И. Х.: Два дня назад в час ночи я первый раз в жизни погуглил интервью Бакмана, которого до этого знал и читал. «Тревожные люди» — это один из текстов, который меня вдохновил на мою книгу, отрицать ни на секунду не буду. Это текст, который я увидел и подумал: «Да я так же могу!» Я любой текст читаю-читаю: «Э, я могу так же!» А вот есть вещи, которые я не могу. Я читал текст Веры Богдановой «Павел Чжан и прочие речные твари», пятьдесят страниц прочитал и подумал: «А так я не могу». Так бывает, что есть вещи, которые ты не можешь, а есть вещи, которые ты можешь. И да, Бакман, наверное, близок ко мне.

В интервью он говорит: «Да я вообще себя не воспринимаю писателем, я — рассказчик историй». Я думаю: «Ах ты!»

Я вдруг осознал: да это наш Wi-Fi. У меня с одним-двумя режиссерами какой-то общий Wi-Fi налаживается. Еще мне лет двадцать было, когда я вдруг с Тарантино поймал себя на одной мысли при его словах: «Я просто сажаю чуваков за стол и даю им разговаривать, я без понятия, как они убивают друг друга».

У меня примерно то же самое: делают, что хотят. Вот эти ребята, шесть человек, просто залезли в беседку на дереве, и я не знал, о чем они будут говорить вообще. Но каким-то образом они все разговорились, и я вдруг понял, сколько там рождается мифологии.

Надеюсь, когда-нибудь в Дагестане кто-нибудь возьмет и нарисует Крутого Али на какой-нибудь из стен школы... Не обязательно школы, вандализм — это плохо! В общем, где-нибудь когда-нибудь нарисуют, и я пойму, что сделал свое дело: благодаря моей книге зарождается настоящая мифология.

Потому что есть мифологический персонаж Заур, есть Крутой Али. Есть эти ребята из «Большой Суеты», которые сами по себе настоящий миф. Я понимаю, что в России это может зародиться, и это классно. Но мне, как дагестанцу, хотелось бы, чтобы моя республика смогла создать свой мир и контент. И это не то чтобы моя цель, моя болезнь, моя травма — все вместе. Мне просто хочется, чтобы это в Дагестане создалось, потому что сейчас моя республика пустая. В советское время там было истреблено, уничтожено все то, что могло создавать диссидентский, геройский дух: Дагестан всю жизнь воевал. По понятным причинам всегда новый народ — персы, русские — приходил и обрубал все, что было до него. Потому что ты свое не насадишь, пока не уничтожишь предыдущее. Это понятно и логично. И в этом смысле Дагестан пустой. Я пытаюсь быть тем трендом, который поможет создать эту мифологию внутри, чтобы дагестанцы узнавали друг друга по этим книгам. Просто шли по улицам, узнавали друг друга и уже знакомиться, как в «Бойцовском клубе», не нужно. Этого мне хочется. И я болею за «Типа я», чтобы однажды книга попала в школьную программу.

Т. С.: Ислам, вы сказали про Заура. А для вас главный герой «Холодных глаз» Арсен или Заур?

И. Х.: Конечно, логически это Арсен.

Но во многом для меня главный герой — это читатель.

Хотите вы признавать это или не хотите, но, садясь за детектив, вы говорите себе: «Ага, посмотрим, сможешь ли ты скрыть от меня убийцу или нет!» Я в эту игру играть не хотел, понимая с самого начала, что должен каким-то образом сломать правила. Для меня было важно: это мой бой с читателем. Герои героями, убийца убийцей, сюжет сюжетом, но для меня это — игра с читателем. Ты думаешь, что ты играешь со мной в игру? А нет! Это я с тобой играю!

На «Лайвлибе» пятерок совсем много, троек чуть-чуть поменьше и четверок еще меньше. Понятно, что либо читателю нравится, либо нет. И это очень интересно. Вот ты полюбил текст, но не готов смириться с концовкой. Я считаю это проблемой читателя, но не моей. Мой текст собрался. Я его не контролирую: я засыпаю, пока я пишу по 14 часов в сутки, просыпаюсь ночью, чтобы поужинать, засыпаю с мыслями о тексте, просыпаюсь с этими же мыслями и сажусь дальше писать. То есть я эти три недели практически сплю, пока работаю над текстом. В тот момент, когда вы не принимаете сюжетный ход, вы можете либо смириться с тем, что это есть, либо сказать: «Нет, это с точки зрения драматургии и психологии персонажа вымучено, высосано из пальца». Если вы скажете так, то это моя проблема. Но, если вы не готовы смириться с решением героя, оно очень спорное в конце, я с этим ничего сделать не могу, потому что this is life.

Осторожно, в следующем вопросе есть спойлер по книге «Холодные глаза».

Т. С.: Больше всего, наверное, отзывов все-таки на повесть «Типа я». Но давайте про «Холодные глаза». Сознательно оставлен крючок про труп в парке, который, по сути, никак не выстрелил в этой книге? Или это органически рождавшийся текст, в котором эта линия вдруг почему-то возникла и так же почему-то куда-то ушла?

И. Х.: Второе. Это то, что можно назвать писательской ошибкой: ты что-то ввел в текст и не закончил. Но я к этому относился с самого начала как к некой части жизни героя — восемь лет истории, которая его не отпускает. И это очень важный момент для меня. Я принял все, что принял главный герой. К концу я четко понимал, что и любовная линия какая-то несуразная и что убийство в парке есть. И в тот момент, когда я ставил финальную точку, я точно уже знал, что это за убийство и куда оно приведет, но все обрывисто и уничтожено не из-за крючков, а потому что это жизнь. Кто из вас знаком со следователями? Они объяснят вам, сколько на самом деле нераскрытых убийств или «раскрытых», просто чтобы навесить их на кого-нибудь — из серии «Давай пока временно хотя бы закроем, а потом, в будущем, если что, вернемся». Это часть истории. Это просто текст, который прошел ровно то, что он должен был пройти. Если бы было издательство, специализирующееся на детективах, оно бы сказало: «Либо докрути, либо отрежь, оно вообще лишнее». Но если этот труп появился и вы не получили ответа, то и я точно на тех же правах, как и вы. Когда я поставил финальную точку, я знал, что там произошло, и решил об этом когда-нибудь написать, потому что наконец сам понял, кто убил. Знаете, это такое ощущение, когда точно так же в жизни читаешь и вдруг: «Я понял, кто тебя убил, сволочь, и почему он это сделал!» А когда я писал, я еще не понимал этого.

Вопрос из зала: Вы следуете плану или думаете о том, что что-то должно быть еще? Или не бывает такого?

И. Х.: Прямо такого не бывает. Например, «Холодные глаза» — текст, в который напрашивается что-то еще. Но максимум только он. Я спокойно отпускаю текст, как, наверное, режиссер, который смонтировал, закончил, снял и отправил ленту в кинотеатры. Мое писательское эго не работает на читателя. У меня нет ощущения, что я что-то недорассказал. Я никогда не работаю на то, чтобы читателю было интересно. Я работаю на то, чтобы было интересно мне. Хвала всевышнему, что вы все на меня похожи. Я рад, что некоторому количеству людей нравится то, что я пишу. Я готов так же сидеть в зале, точно так же фанатично спрашивать о ком-то, написавшем текст, который мне суперсильно понравился. И у меня такие же ощущения, как у вас, потому что я после месяца написания просто просыпаюсь и с интересом откладываю написанное, жду месяц: «А скоро я тебя прочитаю, скоро я узнаю, кто убийца». После написания у меня ощущение, будто глаза красные, мертвые, сумасшедшие. Я сдаю этот текст и возвращаюсь в семью, как человек проживший в пещере: «Я вернулся!»

Вопрос из зала: У меня короткий вопрос: насколько вам сложно или легко работать с редактором.

И. Х.: Легко! Мне повезло: работа редактора украшает мой текст. Я скриншоты ребятам показываю, текст весь красный, как у школьника. Для меня главное: сохраните душу моего текста. С остальным я разберусь, все поменяю так, как нужно.

Но дело в том, что редактор Наталья Нарциссова прекрасно меня понимает. Мы практически незнакомы, но ей хватает моих текстов, чтобы меня понять. Она не работала с «Типа я». И эти два абсолютно разных текста («Холодные глаза», «Большая суета») она делала с понимаем, что необходимо «пригладить». Моя писательская заслуга в том, что я создаю вещь, которая работает, а остальное — то, к чему читатель может придраться. И я рад, что люди говорят: «Там столько огрехов, но это же интересно читать».

Я считаю, что книга — это в первую очередь история. Если истории нет — для меня нет ничего. Ради красивого текста, каких-нибудь писательских финтифлюшек я не готов работать. Я не могу год, как хороший семьянин, играться с ребенком и два часа в неделю ночью тихо работать. Мне надо просто быстро за три недели написать текст, а потом сбежать от него к чертям и деградировать. Потому что я слишком ленивый, чтобы сидеть и терпеливо заниматься писательством.

Вопрос из зала: Многие мечтают, чтобы книги попали на экран. Мне кажется, ваши «Холодные глаза» кинематографичная книга. При чтении даже раскадровка в голове возникает. А вы не хотели бы, чтобы какая-то из ваших книг была на экране в виде мультфильма? Например «Типа я»?

И. Х.: В рамках кинематографа я готов обсудить эти тексты, но мультик должен быть сделан суперклассно. Я не думаю, что в России есть киностудия, способная на это. Я не против, но я не уверен, что есть люди, готовые вложить 60–150 миллионов рублей в дагестанскую историю. Это реалии современного мира. Для мультика я готов написать сценарий, чтобы он был с душой и интересен абсолютно всем, потому что эту вещь надо еще открыть, посмотреть, захотеть кликнуть на нее. Не так уж легко кликнуть в Ислама Ханипаева — и в Дагестане, и по всей России, — когда ты не знаешь этого автора. Это нормально. Но если ты дал человеку текст, если он познакомился с двумя-тремя главами, я надеюсь, что ему этот текст понравится и он захочет его купить. Поэтому, наверное, наша главная работа — всех, кто хочет, чтобы у книг было больше читателей, — просто заставить другого открыть текст.

Мария Чудакова: У меня не совсем вопрос. Я просто хочу вам сказать, что меня зовут Маша Чудакова. Я дочь Мариэтты Омаровны Чудаковой, которая на самом деле Хан-Магомедова. Она очень много делала для того, чтобы вытаскивать из небытия писателей Дагестана, например Эффенди Капиева. Сейчас его мало кто знает. Просто она настолько была уверена, что дагестанцы — это самые талантливые люди. Я еще, правда, не прочитала, но специально приехала, чтобы вас увидеть и купить ваши книжки.

Т.С.: И это лучшее завершение этой встречи.

Беседу вела Татьяна Соловьева, главный редактор издательства «Альпина.Проза»