Если оттолкнуться от тезиса «все новое — хорошо забыто старое», можно сразу сделать вывод, что ничего нового — особенно в литературе — вообще не бывает и писатели просто ходят по кругу, обыгрывая одни и те же сюжеты. Однако стоит посмотреть на этот тезис с иной стороны, боковым зрением заметить тенденции книжного рынка — и окажется, что за последнее время появилось достаточное количество текстов, которые пытаются транслировать «новый взгляд» на некие закрепившиеся в нашем сознании события или сюжеты. 

От ретеллингов до сложных романов

Писатели подбирают новую оптику для повествования — новые голоса героев, от лица которых об этом времени-месте рассказано еще не было. То же касается и своего рода игры с жанровым каноном: на устоявшиеся тропы стараются взглянуть иначе, отталкиваясь от мышления и приоритетов современного человека. 

Что же это такое: кризис идей, подобный диснеевскому желанию делать киноремейки собственных мультфильмов, или необходимость отыскать новые и, возможно, упущенные в «классических формах» смыслы?

Если возникла тенденция, значит, так или иначе, у аудитории есть потребность в таких историях  (а отсюда, например, растет и потребность рынка в таких текстах). Находить новые точки обзора на знакомые сюжеты, эпохи, образы оказывается интересным, ведь зачастую от литературы ждут «чего-то, что уже было, но сделанного по-новому». 

И появляется множество новых форм, построенных на переворотах привычных сюжетов: от весьма простых ретеллингов, где герои — допустим, Золушка и мачеха — меняются местами, до романов более сложных и изощренных. Такие тексты не самый ходовой товар на книжном рынке, однако в последние годы их становится все больше, а уж ретеллинги пару лет назад издавали в большом количестве — и переводные, и написанные на русском языке. 

Что же удается читателям — и  авторам — нащупать в этих романах?

«Виланд»: исповедь антигероя

Тетралогия Оксаны Кирилловой «Тени прошлого» — историческая сага. Действие разворачивается сразу в трех временных пластах, основной из которых — Германия времен Второй мировой. 

Сюжет, с одной стороны, построен на классическом для столь размашистой задумки принципе: микроскопическое здесь становится важнее глобального, все знаковые исторические события — фон, триггер для общественных изменений (того, как немцы воспринимают Гитлера) и для возникновения сомнений в мыслях главного героя, Виланда фон Тилла, охранника концлагеря. Они низводятся до газетных статей и радиотрансляций, до слухов и событий, которые наблюдает кто-то другой: все ради того, чтобы показать жизнь не столько общества, сколько отдельно взятого человека. 

С другой же стороны, «Тени прошлого» — это тетралогия-перевертыш, которая предлагает читателю непривычную оптику на знакомые по школьным учебникам и другим классическим романам события. Сюжет основной — исторической — линии здесь показан глазами не одного из ремакровских немцев-оппозиционеров, а верного системе Виланда, который сперва постепенно пьянеет от сладких радиоречей Гитлера, а потом становится полноценным винтиком машины смерти. 

Цикл превращается в своего рода исповедь. Впрочем, с такой исповеди престарелого героя на больничной койке и начинается первый роман тетралогии, «Виланд». Меняя точку обзора, Оксана Кириллова вызывает у читателя новые — в сравнении с каноническими произведениями —  эмоции: отвращение, боль, жалость и скупую надежду на «исправление» главного героя. 

Мы никогда не рассматриваем ситуацию с точки зрения других людей. Всякое событие в нашей жизни мы рассматриваем лишь относительно себя: несет оно нам пользу или вред, возможно ли получить выгоду при этой ситуации или она принесет урон и, соответственно, включаться в нее или избегать? 

Но проблема в том, что наше существование устроено так, что то, что несет пользу нам, может нести вред другому, и наоборот. То, что может казаться благом мне, может выглядеть откровенным злом в глазах другого. 

Почему так? Это другой вопрос. В некотором роде это вопрос всех литературных трудов мира. Но суть в том, что подобное устройство нашего существования, как и тысячелетие назад, ведет к тому, что мы по-прежнему ставим свое «я» в центр вселенной, возможно схематично совершая ошибку, которую совершали люди, ставя Землю в центр системы, и которую исправил Коперник. Мы по-прежнему распознаем мир и реагируем на него исключительно через переживания своего «я», нисколько не задумываясь, насколько наши описания существующей действительности и действий в ней пригодны для реальности других. 

Пытаясь преодолеть это хотя бы «художественно», я постаралась использовать воображаемую идентификацию с другим человеком, чтобы улучшить собственное понимание идей, которыми он жил, и поступков, которые он совершал. Не просто знать как факт и осудить, но понять, что за намерения стояли в истоке каждого его действия, которые мы позже оценим как «страшные, плохие, ужасные, злые, бесчеловечные». Тут очень важно: НЕ оправдать, а ПОНЯТЬ, почему было совершено вот это действие, а затем вот это и так далее. Поставить себя в контекст его существования и прочувствовать событийную последовательность, которая привела его к трагедии. И порассуждать, можно ли было при том контексте сотворить иную событийную последовательность? 

Это было сложно в том смысле, что я нахожусь за границами момента, в котором это происходило, и уже имею знание, к чему это привело. Мой герой же находился внутри этого момента. А в очертаниях самого события сложно (близко к невозможному) осознать, чем все закончится. Возможных вариаций бесконечное множество. 

«Нашествие»: живые люди в 1812-м

Юлия Яковлева в романе «Нашествие» с хрустом ломает устоявшуюся толстовскую оптику на события 1812 года их последствия, насыщая текст кафкианскими мотивами. Ее герои — это не непоколебимые персонажи-скалы, у которых даже внутренние монологи превращаются в философские рассуждения; это живые люди описанной эпохи, которые могут и ругаться — так, как после «Войны и мира» мы не можем себе представить, — и, более того, могут оказаться в абсолютном разладе с собой, который выражается и психически, и... возможно, даже магически: когда нарушается психика, никогда нельзя быть уверенным наверняка, что — иллюзия героя, что — магический элемент. 

Помещая в центр истории человека весьма маленького (пусть и не по статусу, а по состоянию души), водя его по лабиринтам противоречий, Юлия Яковлева открывает читателю совершенно иной мир России начала XIX века: не менее исторический, но опять же «заточенный» на совсем иные эмоции и ощущения — куда более близкие современному читателю. 

«Парадокс Тесея»: авантюрный роман с психологической глубиной

Но если на минуту отойти от исторических эпох, можно вновь отметить, что даже устоявшиеся — канонические — сюжеты современные авторы пересобирают так, как им необходимо. В «Парадоксе Тесея» — истории о подпольных реставратарах современного Питера — Анна Баснер работает с канвой авантюрного романа, однако постоянно отходит от правил традиции. 

Если в привычном понимании, которое при незначительных видоизменениях все же оставалось прежним с текстов средневековой Европы и эпохи Просвещения, упор в авантюрном романе сделан именно на сюжетном аттракционе, последовательности динамичных действий (среди которых, например, комичное переодевание в наряд противоположного пола, некая глобальная интрига, заговоры разного масштаба, наличие некоего серого кардинала и т. д.), то у Анны Баснер все иначе. 

Во-первых, цель героев-авантюристов здесь — не сокровища, не деньги и даже не слава (классический архетип главного героя в авантюрных романах — это все же некий жаждущий наживы плут), а искусство как таковое. Во-вторых, в центре «Парадокса Тесея» находятся эмоциональные переживания персонажей и их психологический рост, а все авантюрные сцены (попытки вызволить друзей из полиции, тайные ночные вылазки в город) лишь задают необходимое сюжетное движение.

Я не могу сказать, что сознательно стремилась построить авантюрный сюжет. Все началось с героя. Мне было интересно создать персонажа с чертами трикстера, эдакого обаятельного разгильдяя, который хочет показать кукиш в Вечность.

И я представила себе его, керамиста Нельсона: великовозрастный балбес, живет богемно, лепит из глины смешные и пошловатые штучки. Я дала ему суперспособность: надев оранжевый жилет, он может под видом ремонтника безнаказанно творить на улицах Петербурга все что угодно. И спросила: а что будет, дружок, если тебя позовет город? Если он даст тебе великую цель, навязчивую идею? Как далеко ты готов зайти? Вот и все. Авантюрный сюжет, как клубочек, дальше за таким героем размотался сам собой, просто потому, что подобный персонаж не может не влипнуть в какие-то странные приключения.

Новая оптика на канон — будь он литературным или историческим — это ни в коем случае не про кризис идей. Это попытка автора транслировать свой взгляд, чтобы ярче осветить спрятанные по темным углам, оставшиеся без должного внимания детали и темы. Читатель же тоже не уходит обиженным — получает новый заряд эмоций от того, что, казалось бы, в своем привычном виде уже набило оскомину. И к тому же, если история не терпит сослагательного наклонения, то литература его очень даже любит.