Что увлекало вас в детстве?

Любопытство и любознательность — то, что идет из семьи. Родители сами много читали и учили задавать вопросы. Мне много читали и перечитывали разные книги, сама рано начала читать и всегда много читала, во многом из этого вырос мой интерес к науке. Кроме того, у нас в семье не было телевизора. Вернее, само устройство было, но мы его использовали только для просмотра тех фильмов и мультфильмов, которые были у нас в коллекции. Поэтому у меня было гораздо больше времени на познание мира, чем у тех, кто смотрел телевизор. Помогала и позиция моей мамы насчет мультиков и документалок. Она считала важным давать мне пересматривать их столько раз, сколько мне нужно, потому что дети таким образом структурируют информацию, лучше ее запоминают. И у нас было правило: если смотрю какой-то иностранный мультик, то сначала на русском, а потом, если хотела пересматривать, то уже только на английском.

Почему вы решили связать свою профессиональную деятельность именно с психофизиологией?

В старших классах я начала ездить на выездные каникулярные школы, пробовала самое разное, даже на Школе античности и раскопках была. Пыталась понять, что мне действительно интересно. После 10 класса прошла отбор и попала в Школу молекулярной и теоретической биологии. Там была организована настоящая лаборатория под руководством действующих ученых, это был не просто учебный проект, а настоящее научное исследование. Такие школы дают «понюхать пороху», мы понимали, что проект, которым мы занимаемся, это действительно наука. Мои друзья даже выпустили статью в научном журнале по итогам такой школы.

Каким было самое яркое впечатление от первой работы в большой науке?

Сейчас все знают, что такое «ПЦР» — полимеразная цепная реакция. А я прекрасно помню тот день, когда мой первый ПЦР не сработал. Это абсолютно нормально, потому что ПЦР — довольно сложная методика, если делать ее вручную. Когда ты первый раз берешь в руки пипетку, чаще всего ничего не получается. Это был очень любопытный опыт погружения в здоровую, хорошую научную среду, в «делание науки», каким оно может быть в идеальном мире.

В 11 классе я продолжала заниматься исследованиями, участвовала в конкурсе научных проектов «Сименс» и в процессе поняла, что биология — это прекрасно, она мне нравится, но мне было интересно в первую очередь изучать человека, его мозг.

Так выбор пал на факультет психологии, кафедру психофизиологии. Психофизиология — это как раз междисциплинарная наука, которая проясняет что из физиологии, биологии работает и в психологии. То есть психофизиология она про представления о том, как человек думает, взаимодействует, мыслит. Получился логичный переход из молекулярной биологии в психофизиологию.

Вы учились в Университете Хельсинки и дважды стажировались в Гарварде, а свое основное образование получили в МГУ. Сильно ли отличается отечественное образование от зарубежного?

Да, сильно. В Университете Хельсинки моя стипендия была около 800 долларов США, ее хватало на проживание, оплату достаточно дорогого проездного, мобильного интернета, продукты. У меня даже оставались деньги на короткие путешествия в соседние страны. Мне не приходилось думать о подработках. Я могла полностью сосредоточиться на обучении, на работе в лаборатории. Насчет России… Мне несложно раскрыть карты. Я — круглая отличница. У меня все «пятерки». Моя стипендия в МГУ каждую сессию составляла три тысячи рублей.

Отличаются ли подходы к процессу обучения?

Насчет науки могу сказать, что в Хельсинки и в США преподаватели действительно горят тем, что они делают. Они всегда готовы отвечать на любые дополнительные вопросы. Им можно писать на почту, можно ловить их после занятия. У преподавателя даже есть специальные консультационные часы, когда он сидит в своем кабинете. Для России чаще характерна язвительная оценка высказываний студентов, далеко не всегда и не все преподаватели готовы к научному диалогу. На мой взгляд, именно уважительное отношение дает ощущение сильной академической свободы, энтузиазм придумывать новое. Получается постоянный режим мозгового штурма, поиска решений. Это научная и творческая свобода в том числе. Студент может предложить какую-то идею, и если лаборатория решит ее реализовывать, то ее будут реализовывать, ему помогут, если он в чем-то еще недостаточно компетентен.

В США в программах стажировок четко прописано, когда и в каком порядке ты будешь осваивать разные навыки. Например, когда я приехала на вторую стажировку, то, прежде чем приступить к освоению каких-либо навыков и с кем-то работать, сначала надо было пройти курс по этике взаимодействия с испытуемыми, по этичному проведению экспериментов. Очень важный курс, кстати!

В МГУ другой принцип. Если проводить аналогию с обучением плаванию — тебя бросили в воду, плыви сам. Чтобы освоить работу на определенном оборудовании, сначала надо пытаться договориться с лабораторией или кем-то, кто за это оборудование отвечает. Потом в лучшем случае можно понаблюдать за кем-то из старших студентов и попытаться что-то освоить, наблюдая. В худшем случае студенту предложат сидеть и читать методичку по прибору. Такое у меня тоже было.

Оборудования по моей специальности банально не хватает, или оно очень старое. На нем неприлично работать. Результаты, полученные благодаря такому оборудованию, скорее всего, несопоставимы с теми результатами, которые получают зарубежные коллеги на новом. Возникает вопрос: нужно ли проводить такие исследования?

Ощущается ли нехватка кадров?

Чудовищно не хватает инженеров. За рубежом всегда есть инженер или lab manager (менеджер лаборатории). В биологической лаборатории он следит за тем, чтобы все реактивы и расходники были на месте, а у ученого в самый интересный момент не закончились носики для пипеток. В России таких специалистов очень не хватает.

Прекрасно помню, как в МГУ в очередной раз что-то сломалось и кто-то из преподавателей сказал: «Значит, сейчас будем паять электроды».

В такие моменты возникают серьезные вопросы. Безусловно, можно пойти в YouTube и научиться, но это вопрос ценности времени ученого. Паять — это хорошо, но все же лучше, чтобы «сапоги шил сапожник, а пироги пек пирожник».

Отличаются ли отечественные и зарубежные лаборатории?

В работе лабораторий Штатов и Хельсинки есть формат «lab meeting», то есть лабораторных встреч, и «journal club». Сотрудники лаборатории, студенты заранее читают научную статью, а потом собираются и на встрече «journal club» обсуждают ее. Все получают какие-то новые знания. Это позволяет разным научным сотрудникам регулярно встречаться. В МГУ такие виды деятельности не особенно распространены, во всяком случае мне не встречались. Мы организовывали похожий «journal club» на кафедре, но ни у студентов, ни у преподавателей не было дополнительных стимулов этим заниматься, как-то не встроились такие обсуждения в постоянную практику. Не хватает лидеров в этом, видимо. При этом в лабораториях ВШЭ такая практика существует и у нас 1 раз в 2 недели проходят «journal club» или «lab meeting». Это абсолютно нормальная практика, чтобы все в лаборатории знали, кто и чем занимается, кого и о чем можно спросить.

Какие есть проблемы в отечественном академическом образовании?

К сожалению, в МГУ очень нестабильно работает система поощрения академических успехов. Так у меня красный диплом, но на моем же курсе красный диплом получали студенты, которые не могли сдать даже одной сессии без пересдач, учились поэтому без стипендии, или по шесть или семь раз сдавали один и тот же зачет.

Есть странные перекосы в учебных планах. Например, есть такой предмет «Экспериментальная психология». Это фундаментальный предмет, который рассказывает, как должны проходить психологические эксперименты, какими должны быть их дизайн, условия и т. д. Эти знания позволяют считать результаты экспериментов валидными, надежными. На факультете психологии МГУ этот курс является обязательным только для одной специализации, что странно, потому что такие эксперименты проводят все.

В Гарварде был курс по этике. Он действительно очень важен, потому что иначе мы получаем бессмысленные работы, которые нельзя публиковать в приличном зарубежном журнале.

Вы уже успели получить образование в МГУ, пройти несколько стажировок за границей, выступить на TEDx, написать книгу и начать профессиональную деятельность в сфере науки и преподавания. Откуда берутся силы, рвение и время?

Сыронизирую, что это неполный список, и я еще перевожу и редактирую книги.

Секрет прост: я делаю то, что мне нравится. Нет какой-то волшебной таблетки, совета, хотя навыки тайм-менеджмента помогают.

Еще думаю, что надо не бояться и пробовать. Например, когда я впервые переводила главу из книги, то не знала точно, получится ли, но мне это было очень интересно.

Вы замечаете, что интерес людей к науке и научной картине мира усилился?

Да, конечно. Судя по востребованности научно-популярных лекций, интерес действительно усилился. Мне кажется, это связано с тем, что научное знание стало более сложным. Теперь, чтобы понимать какие-то новости, недостаточно попытаться разобраться самому. Часто нужен специалист, который может все корректно, адекватно пересказать без излишних упрощений.

Если взять биологию, то люди, которые учили ее 30 лет назад в школе, должны выучить еще целый пласт, чтобы хорошо разбираться в этой области. Молекулярная биология очень здорово «прокачалась» за эти годы. Можно сказать, что 30 лет назад ее еще практически не существовало.

Сейчас растет скорость развития научного знания. Интерес усиливается, ведь рациональные люди понимают, что без помощи специалиста им не успеть за прогрессом.

Возрастает интерес к научно-популярной литературе. Как вы работали над своей книгой?

Мне кажется важной концепция научной редактуры при написании книги и ее переводе. У моей книги «Где мои очки, и другие истории о нашей памяти» был научный редактор, хотя я понимала, что занимаюсь этой темой, разбираюсь в ней. Мне все равно было важно, чтобы ее прочитал кто-то из старших коллег, чтобы все формулировки были максимально точные и выверенные. Когда я занимаюсь научной редактурой книг, я тоже вижу какие-то упрощения и очень радуюсь, что есть возможность поставить звездочку и написать комментарий научного редактора.

С точки зрения научного альтруизма научная редактура — это очень эффективная штука. Отредактировав книгу, я понимаю, что ее читатели узнают корректные термины и формулировки.

Это очень важно. Примерно так же, как рассказать научную историю, сохранив ее смысл, но не упрощая.

Что вы думаете о популяризаторах науки? Они появились, потому что возросла потребность в доступной форме научного знания?

Идеален вариант, когда ученый занимается популяризацией науки. Но тут стоит учитывать, что не всем ученым это интересно, да и времени может не хватать, чтобы делать это регулярно. Поэтому нам нужны разные популяризаторы, разного уровня, но всегда с реальным научным подходом.

Думаю, что запрос на популяризацию идет именно от людей. Им стало интересно научное знание в целом. Мы стали более рациональными, нам интересно, как все устроено.

Беседу вела Анастасия Горбатенко.