Давайте начнем с вашего интереса к истории России. В Австралии 60-х эта тема вряд ли была очевидной?

Она была совсем не очевидной. Интерес к российской или, скорее, советской истории, возник у меня в некотором роде случайно. Меня интересовала прежде всего Россия в коммунистический период. Мне в целом интересен мир середины XX века и наиболее экстремальные события, которые тогда происходили. В университете я хотела изучать нацистскую Германию, но для этого был необходим немецкий язык, которым я не владела, а студентам нужно было изучать второй язык. Русских корней у нас не было, но моя семья знала женщину, которая была заведующей кафедрой русского языка. Это одна из причин.

Однако я была в первую очередь историком — история была моим главным увлечением. На последнем, четвертом, курсе надо было писать диплом. И я подумала: «Ладно, попробую использовать русский язык». Хотя он у меня был не очень хорош, я решила попробовать — и все получилось. Именно тогда я поняла, что мне нравится заниматься исследованиями, самим процессом поиска, а особенно изучением тех вещей, над которыми другие люди не работали, когда есть ощущение некого открытия.

Затем, в соответствии с тем, как это было устроено в австралийских университетах в те годы, можно было получить стипендию в аспирантуре, чтобы поехать куда-то еще и заниматься своей темой. В основном в Оксфорд или Кембридж (в США тогда никто не ездил). Я подала заявку на стипендию и получила ее, но должна была сказать, над чем буду работать. Это не могла быть просто современная европейская история. И я сказала, что хочу заниматься советской историей, потому что именно по ней писала диплом.

Было и еще несколько обстоятельств. Я родилась в 1941 году, окончила университет в 1961-м. И когда я начала искать материалы по советской истории, то ничего не нашла. Встречались тома по раннему периоду, но в целом о ней мало что было написано. Это меня заинтересовало. Идея заняться областью, границы которой не обозначены, была очень привлекательной. Я подумала: «Хорошо, я буду первопроходцем». Это была амбициозная мысль для молодого исследователя из Австралии.

По приезде в Оксфорд я почти сразу поняла: это не то место, тут никто ничего не знает о советской истории. Этому предмету не учат, он обсуждается в основном не историками. В частности, когда речь шла о холодной войне, она была интересна людям из разведки, политологам, а историки любят использовать первоисточники и обычно не оперируют моделями. Они не начинают с заранее заданной гипотезы и не спрашивают, вписываются ли в нее новые факты. Они более эмпиричны.

Мой муж-физик часто называл меня экспериментатором. Другими словами, собирателем данных, который пытается понять, в какие шаблоны эти данные вписываются, но не спешит переходить к обобщениям. Я была неким миссионером в этом деле. Я думала: «Нам нужно включить Советский Союз в сферу исторической науки на Западе».

Конечно, я понимала, что с советской историей в СССР складывается совсем другая ситуация. Спустя некоторое время я подружилась с некоторыми специалистами из России. Они работали в условиях больших ограничений: писали на русском, а не на английском, не пользовались международным научным языком, поэтому всегда возникала проблема концептуального перевода. Так вот, те историки, которых я считала наиболее талантливыми, решали проблемы ограничений за счет того, что становились настоящими знатоками источниковедения. Это был тот путь, по которому должен был пойти честный человек. Может, не совсем мой конек, но источники меня тоже интересовали. Так у нас нашлись точки соприкосновения.

Полный текст интервью вы можете прочитать на сайте Forbes.