«Вообще-то я задумал роман о детстве.

О детстве? О моем, что ли, детстве? О детстве человека, блуждающего по соленым приморским краям под вымышленным именем Кай Нильский?

Или же о детстве некоего Пепперштейна? Или о детстве некоего Паши Пивоварова? Или о детских годах некоего Петра Петербурга? Или о детстве школьника Карла?

Или о детстве мальчиков-эдельвейсов и девочек-люверс? Или о так называемом позднесоветском детстве? Или же о детстве вообще, о феномене детства? Или же о некоем существе среднего рода по имени Детство?

Куда, кстати, ушло оно? К ребятам по соседству, где каждый день кино?

Да никуда оно не ушло. У нас и сейчас кино. Некоторые фильмы мы вам даже покажем — из числа тех, которые принято смотреть с закрытыми глазами».

Писатель и художник Павел Пепперштейн — культовая фигура русского психоделического реализма. С одной стороны, в его прозе чувствуется влияние Томаса Манна, слышатся бодлеровские ноты и интонации Вертинского, мерещатся аллюзии на Цвейга, Пруста и Булгакова. С другой, это ни на что не похожие полифонические, ювелирно выверенные в образах тексты. Иллюзорное у Пепперштейна не фрактально, но длится почти бесконечно, постоянно видоизменяясь. Ностальгическое пронизано доверительным уважением и восторженным детским вниманием к деталям, к которым взрослые порой равнодушны.

Детство по Пепперштейну — время собирательства символических сокровищ, в которые, возможно, зашиты тайные знания: «…ключи, ордена, открытки, монеты, почтовые марки, бутылки. Или вырезки из детских книжек с изображениями земляного грунта в разрезе, так что видны туннели, ходы и интерьеры нор и норок». Либо не заключено решительно ничего, никаких смыслов: только небо, только ветер, только радость впереди.

Это детство, время очарованности неодушевленным, наполнено смутными знаками и эфемерными образами. Но под мифологическим слоем сокрыт другой, материальный: «Мое счастливое детство брежневских времен протекало в имперской и вальяжной Москве (впрочем, имперскость и вальяжность следует понимать в свете умеренной социалистической аскезы), в расхристанном дачном Подмосковье и, конечно же, в Коктебеле, в благословенной бухте, где гнездился божественный Дом творчества писателей, в просторечии “писдом”». Паша Пивоваров — «сыпис» (сын писателя), и по тому, как он рассказывает истории «дописам» (дочерям писателей), какие игры придумывает для них, становится очевидным, что «сыхудом» он еще станет, но не в пространстве Переделкина и не там, где слушательницы, чей смех похож на перелив седых колокольчиков, будут очарованы бесконечными отражениями его фантазий.

«Бархатная кибитка» — это метатекст, объединяющий московское детство, поездки в пахнущий раскаленным на солнце ореховым листом Коктебель, путешествие в социалистическую Прагу, тексты, созданные для философского корпуса «Пустотный канон» группы «Инспекция “Медицинская герменевтика”», маминых знакомцев и папиных знакомиц, историю псевдонима Пепперштейн, красное солнце Олимпиады, всю эту ушедшую  натуру и вечные ценности. Одновременно это и увлекательное путешествие по волнам памяти, и захватывающий тур в призрачные миры Павла Пепперштейна. Киносеанс вне временно-пространственного континуума. История с горьковатым ароматом можжевеловой веточки и привкусом морской соли. 

Фото: Паша Пивоваров (Пепперштейн). 70-е годы. В салоне Татьяны Колодзей в Москве.