Дебютный роман Анны Баснер «Парадокс Тесея» посвящен реставрации во всех смыслах — и буквально, и метафорически. В совместном материале с Музеем AZ разобрались, как проходит реставрация картин и какое место ей уделяется в литературе. Равен ли реставратор художнику? Как и когда восстанавливают картины? И зачем герои Анны Баснер «врачуют» Петербург?

Обреченный город и его реставраторы

— Вовсе нет. Я родилась и выросла в Петербурге. Конечно, в юности я как-то по-своему исследовала город. У нас была эдакая бесшабашная компания. Куда мы, романтичные чудаки, совершенно упоенные ощущением свободы и наивного, молодого всемогущества, только не залезали! Крыши всякие, парадные, заколоченные дворы, заброшенные здания, само собой… Кажется, именно тогда я впервые задумалась о масштабах запущенности города, а еще начала видеть в тлении особый шарм и красоту. Больше того, стала обращать внимание на то, что даже парадные фасады, которые регулярно, каждые два-три года, тщательно (хотя и не всегда удачно, иной раз — в душераздирающих пластилиновых оттенках) подновляли, быстро тускнели, начинали облезать и шелушиться. Виноват, как известно, петербургский климат.

Город будто сопротивляется вмешательствам. Несколько позже, когда я уже задумалась о романе, мне пришла в голову телесная параллель. Что-то вроде аутоиммунного заболевания: его лечишь, лечишь, снимаешь симптомы, а хворь возвращается. Организм атакует сам себя, и ничего нельзя с этим поделать, такой вот врожденный изъян. Как тут не вспомнить идею, прочно укорененную в петербургском мифе, об изначальной обреченности города? Так в моем тексте появилась героиня-реставратор, страдающая псориазом; через попытки подлечить Петербург (что в масштабе, разумеется, затея абсолютно безнадежная), она ищет примирения с собой.

Вместе с тем меня восхищали истории о реальных людях, которые самозабвенно и бескорыстно по чуть-чуть меняют среду вокруг себя. Просто берут и делают. Руками. Кто-то, как мои герои, отмывает от краски питерскую плитку и витражи, кто-то приводит к историческому облику керамические таблички на мостах, кто-то борется за восстановление аутентичных дверей дома Бака… И многие другие. Ни одного прототипа среди них не было, но их пыл, азарт, усердие, а еще свойственное петербуржцам, по мнению историка Льва Лурье, «глубокое знание житейски бесполезных вещей» вроде полного ассортимента финских изразцов из дореволюционных каталогов, вдохновили меня придумать своих героев. А персонажи в большинстве своем вовсе не профессиональные реставраторы, а волонтеры. И движут ими зачастую мотивы не только и не столько альтруистические, сколько желание справиться с какими-то собственными, человеческими проблемами. Квалифицированный реставратор среди них лишь один, и та вчерашняя студентка.

Когда искусство «теряет себя»

— Каждое художественное произведение, которое нуждается в реставрации, можно рассматривать как пациента. Чтобы понять, как его «вылечить», нужно  сначала поставить диагноз. И зачастую этим занимается не один специалист, а целый «консилиум». У реставраторов, как и у врачей, есть закон «не навреди». Произведение поступает на реставрацию, когда начинает терять «себя» — свои  самые важные художественные свойства, — причиной этого могут быть  разрывы, утраты отдельных частей, осыпи красочного слоя или потеря яркости…

Любое произведение стареет, чаще — естественно, но иногда могут произойти резкие изменения — в этом случае в первую очередь необходимо остановить разрушения и укрепить основу. Восстановить настолько, чтобы сохранить. Сохранение целостности и самой художественной ценности — основная задача реставрации.

Каждое произведение требует своего подхода и методики работы. Изначально проводится ряд физических, химических, рентгенологических и искусствоведческих исследований, делаются пробы, чтобы подобрать самый щадящий и самый эффективный подход к «лечению». Почти всегда произведение очищают от «наслоений времени», если нужно — укрепляют или восстанавливают основу и восполняют утраты.

Красота как «нечто врубелевское»

— Отчасти, наверное, да. У каждого из нас особые взаимоотношения с конкретными предметами искусства, уже усвоенными обществом. Свои взгляды и интерпретации. Кто-то видит в «Черном квадрате» прорыв в беспредметность, а кто-то — пустоту и эпатаж. Это влияет на оптику, систему готовых образов и оценок. 

Скажем, фраза «нечто врубелевское» в описании внешности героини влечет вереницу ассоциаций в голове читателя, которую автор никак не контролирует. Вспомнит ли читатель потусторонне прекрасную «Царевну-Лебедь»? Или жутковатую, весьма условно выписанную женскую фигуру на фоне ошеломительной сирени? Или непропорционально огромные, остекленелые глаза «Пророка», или же негу, неуловимое изящество «Утра»… У каждого свое. И это прекрасно.

В то же время для писателя это возможность показать, какими эстетическими категориями пользуются персонажи, каков их, если угодно, бэкграунд, культурный код. Мой герой, керамист, размышляя о «чем-то врубелевском», во-первых, тут же безапелляционно решает, что героиня красива. А во-вторых, не осознает, что это определение всплыло в его сознании, потому что двумя часами ранее он листал альбом с репродукциями Михаила Александровича.

Что такое «новодел»

— «Новодел» — неприменимое слово в контексте разговора о реставрации. Но вопрос «внедрения» с целью улучшения состояния произведения всегда считался самым важным этическим вопросом в среде реставраторов. Что можно восполнить, а что уже нельзя, недопустимо, что забрало время, а что можно воспроизвести по аналогам, чтобы восстановить гармонию? Новодел — это то, что делается заново по образцу или на тему, а реставрация — именно сохранение в достойном состоянии, продление «жизни».

О философии реставрации

— Когда я обложилась книгами по реставрации, я обнаружила пропасть всего интересного. И проблему подлинности, метафорически выраженную через, собственно, парадокс Тесея, и проблему выбора точки для реставрации, и беспрецедентное решение о воссоздании послевоенного Ленинграда… 

Как убедиться, что восстановленный памятник не превратился в макет в натуральную величину? Как сохранить, по Грабарю (И.Э. Грабарь — художник-реставратор, попечитель Третьяковской галереи, руководивший восстановлением многих полотен. — Примеч. ред.), тонкое равновесие изначальных подлинных частей и позднейших добавлений, ту особую гармонию, которую реставрационное вторжение нарушает? Что именно «отвечает» за историю — конкретные кирпичи и штукатурка или нечто другое? И как приспособить здания для современного использования, ведь город должен жить…

Поэтому любая реставрация требует тщательнейшей работы с источниками. Реставрация — это же и область научного исследования, и, безусловно, творчество, пусть и поставленное в жесткие рамки. Иными словами, чрезвычайно интересная, очень сложная сфера, куда я сунула самый кончик носа. Я по-прежнему очень мало в ней смыслю, но надеюсь (несколько самоуверенно), что почерпнула достаточно, чтобы заинтересовать читателя продолжить собственные изыскания.

Реставратор не может стать соавтором

— Художник-реставратор, восстановивший произведение искусства, не может считаться соавтором. Поскольку совместного творчества как такового не было. Это разные категории, их определяет Время. Реставратор, имеющий зачастую художественное образование, не только не может проявить себя как художник, но никак не встает на одну ступень в сравнении «вклада» в саму суть существования предмета искусства. Его цель — имея разносторонние познания, сохранить то, что задумал автор. Поэтому реставратор как художник кладет свои творческие амбиции на алтарь искусства и служит своим даром художнику прошлого.

Художник-реставратор — это очень образованный человек, постоянно, разносторонне и углубленно изучающий предмет своей деятельности, совмещающий науку и искусство. В этой профессии есть подвижничество — соприкосновение с Великим Прошлым через материальный объект, особая доверительная связь с ним, этика отношения и долгая, кропотливая, исследовательская, ручная работа мастера, оставляющего свой труд в тени чужого создания.

О реставрации себя

— Реставрация — это все-таки про воздействие живого на неживое, а человек — не пассивный объект. Можно найти здесь некоторую рифму с психотерапией, но и она будет, пожалуй, натянутой.

Думаю, вопрос тут шире: подлежит ли человек изменениям? Когда мы имеем дело с литературными героями, ответ — да, несомненно. Арка персонажа, или то, каким герой выйдет из горнила испытаний, — это драматургическая основа истории. Чему, как правило, посвящены целые главы в учебниках по Creative Writing и сценарному мастерству. Активный герой неизменно вынужден осуществлять сложный выбор и совершать поступки, в результате которых он меняется. В «Парадоксе Тесея» мне хотелось показать, как этот процесс может происходить незаметно для самого героя: следуя заглавной метафоре, доска за доской, медленно, по чуть-чуть — и вдруг человек уже отшатывается от зеркала, потому что оттуда, из глубины, на него смотрит кто-то незнакомый, другой.

Но жизнь, позволю себе тут оголтелый пафос, не литература. Я встречала разные, полярные мнения. Во многом это ценностный вопрос — например, насколько человек открыт к обучению, готов к рефлексии. Я полагаю, что мы способны меняться, но это долгий, нелегкий процесс, который требует осознанной работы над собой и мощнейшего стимула. А радикальные изменения, затрагивающие основу личности (здесь я, полный профан, залезаю в область диванной психологии), возможны лишь под воздействием накопленного жизненного опыта, проживания значимых, иногда болезненных событий, кризисов. Здесь нам как раз крайне полезны литература, кино, игры как способ опосредованно получить некий удивительный, порой пугающий опыт и поразмыслить над ним. К личностной трансформации это едва ли приведет, но поставит неудобные, щекотные вопросы: а я-то кто? И как бы поступил?