Некоторые книги из тех, что задавали на лето, мы перечитываем до сих пор. К выходу «Дурмана Востока» и «Слов в снегу» составили список любимых классиков и современников команды маркетинга «Альпины нон-фикшн» и «Альпины.Проза».

Российский автор: Владимир Короленко

Владимир Галактионович Короленко — не только писатель, но и журналист-расследователь — писал о несправедливости. Ему мало было только слова. 

Во время голода в Центральной России не только написал отчеты, собранные в книгу «В голодный год», но и открыл 45 бесплатных столовых. При работе над очерком «Мултанское дело» лично защищал крестьян из деревни Старый Мултан, несправедливо обвиненных в ритуальном убийстве, — их оправдали. Через серию очерков «Бытовое явление» он добивался отмены смертной казни, рассказывая, что переживают приговоренные к ней люди. 

Илья Репин. Портрет Владимира Короленко (1912 г.)

Зарубежный автор: Абрахам Вергезе

Писатель Абрахам Вергезе тоже спасает жизни, потому что он врач и профессор Стэнфордского университета. Роман «Завет воды» я прочла прошлым летом. Он о судьбах членов одной семьи из индийского штата Керала, где всюду вода, где слон протягивает через окно ветку жасмина, где любовь даже после смерти никогда не перестает. 

Еще одну книгу Вергезе читаю сейчас — это «Рассечение Стоуна», которое переносит нас в Эфиопию, в больницу христианской миссии. В этом романе много о тайнах человеческого тела, той его красоте, которую поймут только хирурги. С медицинской точностью и деликатностью Вергезе описывает как операции, так и движения человеческой души — любовь, утрату, прощение.

Российский автор: Константин Паустовский 

Паустовского читают в школе и потом на всю жизнь забывают. Он оттенен более известными современниками — например, Булгаковым, Ильфом и Петровым. На их фоне он кажется совсем не примечательным: ранние рассказы с романтизацией нищеты, местами нравоучительные эссе, повести про приокские места не вызывают ярких эмоций. В том, впрочем, и особенность текстов Паустовского — они не способны к громкости и шуму и напоминают мерцающую чешую рыбы, которую замечаешь в ручье во время привала. Случайно, с замиранием сердца, мгновенно и трогательно. 

Наверно, читая Паустовского спустя годы, неизбежно сравниваешь детские впечатления с сегодняшними. Тогда его рассказы из школьной программы были мукой и томлением: разве можно десять страниц читать про поход какого-то старика в бор?  Теперь сам то и дело гуляешь по лесу, щупаешь мох и лишайники на коре и смотришь на солнечные лучи сквозь ветви.

К.Г. Паустовский в саду, Таруса (1957 г.)

Удивителен осознанный выбор Паустовского оставаться в стороне. На его долю выпал не один исторический катаклизм (и использование природного термина здесь не случайно), но большая часть его литературного наследия и самые знаковые тексты их не касаются. 

Рассказы Паустовского бликуют, плывут сквозь словесную дымку и опадают утренней росой. С восходом она испаряется, но до этого в ней отражается целое небо. 

Зарубежный автор: Владимир Набоков

Почти всю жизнь Владимир Набоков провел за рубежом. Многие его романы и рассказы, как «Дар» и «Машенька», написаны на русском в Германии, а основные произведения, как «Лолита» и «Ада», на английском в США и Швейцарии.

О текстах Набокова принято говорить как о литературных шкатулках, калейдоскопах, сундучках. От его работы с языком можно задохнуться, до того она бывает виртуозной. Словесная игра шифрует содержание, и неспроста. Чтобы пройти в разрушенную усадьбу — где детство, типичный хруст французской булки, тепло, мягкая кровать и много-много света, — нужно миновать хитросплетенный садовый лабиринт. Набоков пытается то ли вернуть утраченный рай, то ли отреставрировать собственную память. 

Кадр из фильма «Лолита» (1997 г.)

Оказывается, недостаточно с натуралистической точностью описать комнаты и залы, припомнить все тропки усадебного леса или проговорить первую любовь, чтобы всему этому придать прежнюю ясность. Если однажды фотография была засвечена и у людей на ней стерлись лицо или руки, то восстановить ее не выйдет, сколь точно не дорисовывай им глаза и нос.

Отдаление от детства в силу взросления и старения и попытки к нему приблизиться в тексте задают философские рамки набоковских историй. Вопрос о времени и пространстве для Набокова не умозрительный: в «Машеньке» он сопровождает героя все время ожидания приезда возлюбленной, а в «Аде» отдельная глава написана как трактат об этих понятиях. Если со временем не совладать, то, может быть, получится преодолеть пространство? Однажды это сделала сестра Набокова: Вера Сикорская приехала в СССР в 1960-х, навестила дом их детства, но сам автор с момента эмиграции в 1919 году так и не побывал в России.

Российский автор: Николай Гоголь

Гоголь — первая фамилия, которая приходит мне на ум, когда спрашивают про русских классиков. И не просто так: меня всегда поражало, как он сочетает трагическое и комическое и погружает на мистическую, скорее метафизическую глубину, даже если никакой мистики в сущности и нет. Его мир — это громоздкий гротеск, яркие декорации; его герои — архетипы, не скрывающие этого. И все это сочно, озорно и громогласно.

Зарубежный автор: Салман Рушди

А вот если говорить о зарубежности, то, выбирая кого-то одного (как сложно!), назову Салмана Рушди, особенно «Землю под его ногами» и «Шайтанские аяты». В Рушди меня поражает его умение вводить в гипнотический транс, смешивая  мифологию, историю и поп-культуру в едином плавильном котле. Он, почти как его герой Салем Синай, делает удивительные рассолы. И в них заспиртованы самые болевые точки современности.

Российский автор: Георгий Владимов

Когда я вспоминаю о Владимове, я думаю о нескольких книгах, особенно о той, которую в 1990-е не могли издать — не потому, что плоха, не было бумаги. Вся его жизнь будто вопреки — сложностям, бедам, горестям и неприятию сгущающейся после оттепели несвободы. Но проза его, требующая огромной работы души, не оставляет жирного сажного осадка на измученном читательском восприятии. Это костер человеческих эмоций и нечеловеческих усилий, но отчасти очищающий.

Зарубежный автор: Джозеф Хеллер

И не самым очевидным выбором на той же мысленной книжной полке стоит двухтомник насмешника Джозефа Хеллера — «Уловка-22» и «Лавочка закрывается». Его проза для меня тоже огонь, но другой: искрится как сварка, больно смотреть и все равно не оторвать взгляда.